Книга Психотерапия и экзистенциализм. Избранные работы по логотерапии - Виктор Эмиль Франкл

бытия.

Сказанное ничуть не противоречит теории самоактуализации Абрахама Маслоу. Полагаю, он учитывает это, например когда пишет:

Участников моего исследования можно назвать более объективными во всех смыслах этого слова, чем среднестатистических людей. Они гораздо более проблемоцентричны, чем эгоцентричны… куда сильнее, чем на себе, они сосредоточены на внешних проблемах. Таковы задачи, которые они считают своей ответственностью, долгом или обязанностью. И эти задачи не корыстные или эгоистичные[97].

Предположу, что Маслоу наверняка согласился бы со мной в том, что самоактуализация – это не первичное намерение и не конечное предназначение человека (если рассматривать ее более или менее объективно, а не с точки зрения субъекта). Скорее, ее можно считать результатом или побочным продуктом.

Таким образом, говоря о «бытии в мире», мы не должны игнорировать «смысл в мире». Только осознав важность этого факта, мы дополним субъективную сторону человеческого существования его объективным коррелятом. Только тогда мы осознаем существование как бытие, распространяющееся в поле напряжения между полюсом «я» и полюсом мира.

Концепция мира не будет адекватной, пока она понимается в рамках простой проекции или самовыражения. Если бы смысл мира и его ценности, воплощаемые нами в жизни, были исключительно «вторичной рационализацией, сублимацией и реактивными образованиями», никто не смел бы ожидать от человека выполнения каких-либо обязательств. На самом деле такие псевдоценности вообще не имеют обязательного характера, поскольку понимаются как отзеркаливание внутренних процессов личности или просто как проекции и выражения внутренней структуры субъекта. Мир нужно воспринимать как нечто существенно большее. Он представляет собой реальное испытание для субъекта, и мы должны учитывать его объективность. Однако недостаточно воздержаться от взгляда на мир и его составляющие, включая ценности, смыслы и их вызов нам, как на простое самовыражение. Также надо остерегаться того, чтобы воспринимать мир как простое средство, служащее нашим целям: удовлетворению инстинктивных влечений, восстановлению внутреннего равновесия или самоактуализации. Это означало бы принижение мира, в котором человек «присутствует», и очередное разрушение непредвзятого отношения к нему. Осмелюсь утверждать, что мы никогда или почти никогда не видим в людях, с которыми нас сводит жизнь, и в делах, которым себя посвящаем, лишь средство для достижения цели. В таком случае мы уничтожили бы всякую подлинную связь с ними. Тогда они стали бы простыми инструментами: приносили бы пользу, но тем самым потеряли бы всякую ценность как таковые.

Рассуждая о смысле, мы должны помнить, что смысл бытия не осуществляется посредством одних созидательных действий, общения, работы или любви. В жизни также присутствуют тяжелые переживания, прежде всего так называемая трагическая триада – ее составляют три предопределенных явления в жизни человека: страдание, вина и смерть.

Конечно, психолог может закрыть глаза на эти «экзистенциалы» и уйти в простую сомато– или психотерапию[98]. Например, так происходит, когда он пытается ослабить страх пациента перед смертью или проанализировать его чувство вины. Я с моим особым отношением к страданию утверждаю, что пациенты никогда не впадают в отчаяние из-за переживаемых мучений как таковых. Отчаиваться они начинают из-за сомнений в том, являются ли осмысленными их страдания в конкретном случае. Человек чувствует готовность и желание нести любое бремя, пока видит в нем смысл.

Однако этот смысл нельзя постичь чисто интеллектуальными средствами, ибо он превосходит возможности человека как конечного существа охватить суть этого понятия. Я бы предложил здесь термин «сверхсмысл». Он всегда выходит за пределы личности и ее мира и, следовательно, не может быть реализован только рационально. Он ближе к понятию обязательства, которое возникает из глубины и центра личности, и является основой полного существования. То, с чем мы имеем дело, не является интеллектуальным или рациональным процессом, это полностью экзистенциальный акт, который может быть описан тем, что я называю Urvertrauen zum Dasein – «базовым доверием к бытию».

Поскольку смысл, или логос, бытия значительно превосходит возможности человеческого интеллекта, то и логотерапия так же далека от «логических» построений и моральных наставлений. Прежде всего психотерапевт (и логотерапевт тоже) не учитель, не проповедник, и его нельзя сравнить, допустим, с художником. Я хочу сказать, что терапевт не должен навязывать пациенту собственную картину мира – его цель в том, чтобы пациент увидел мир таким, какой он есть. Поэтому терапевта уместнее сопоставить с офтальмологом, чем с живописцем. Кроме того, говоря об особом отношении к смыслам и ценностям, я имею в виду смысл человеческой жизни вообще, искать который – все равно что спрашивать у шахматиста: «Какой ход лучше всех?» Нет никакого «лучшего хода», кроме того, который будет наиболее удачным в определенной игровой ситуации. То же самое относится и к бытию, поскольку можно пытаться найти только конкретный смысл конкретной ситуации – и он будет отличаться от человека к человеку, от часа к часу, от дня ко дню. Осознание конкретного смысла чьего-либо существования вовсе не абстрактный процесс. Скорее, неявная непосредственная самоотдача и посвящение себя чему-либо, что не выражается словами и даже не нуждается в этом. Безусловно, в психотерапии его можно обнаружить, ставя наводящие вопросы, как в сократовской майевтике[99]. При этом выясняется, что главные вопросы бытия на устах у всех, у любого человека и они постоянно инициируются терапевтом. Однако нет необходимости вступать с пациентами в изощренные дискуссии.

Логос глубже логики.

V. Динамика и ценности

[100]

Психоанализ, особенно на его исходных, ранних стадиях развития, часто обвиняли в так называемом пансексуализме. Я сомневаюсь, что этот упрек был справедлив в прежние времена, даже при Фрейде. А в новейшей истории психоанализа тем более едва ли обнаружатся свидетельства пансексуализма в прямом смысле этого слова.

Однако есть иное допущение, которое представляется мне гораздо более неверным. Оно лежит в основе психоаналитической теории и, к сожалению, практики. Его можно назвать пандетерминизмом. Под ним я подразумеваю любой взгляд на природу человека, который игнорирует или пренебрегает присущей ему способностью к свободному выбору и интерпретирует бытие с точки зрения простой динамики[101].

Человек, будучи по сути своей конечным существом, никогда не освободится от уз, связывающих его с различными сферами, в которых он сталкивается с неизменяемыми условиями. Тем не менее он всегда волен принимать решения. Внутри сковывающих его рамок он может свободно перемещаться; своей позицией по отношению к любым обстоятельствам, с которыми только можно столкнуться, он доказывает, что он действительно человек. Это касается как биологических и психологических, так и социальных явлений и факторов. Другие люди, наследственность и инстинктивные побуждения могут ограничивать свободу, но они не могут полностью искоренить способность человека им противостоять.

Поясню это на конкретном примере. Несколько месяцев назад я сидел с известным американским психоаналитиком в венской кофейне. Было воскресное утро, стояла прекрасная погода, и я позвал его в горы. Однако мой коллега раздраженно отказался: в раннем детстве он получил неприятный опыт, отвративший его от альпинизма. В детстве отец брал его с собой в долгие пешие походы по горам, и вскоре он их возненавидел. Он апеллировал к инфантильному процессу обусловленности, который мешал ему разделить мой энтузиазм в покорении каменистых склонов. Тут настал черед моих признаний. Я рассказал, что и меня по выходным водили на такие прогулки и я тоже злился и негодовал, потому что они были утомительными. Но, несмотря на это, я стал проводником в клубе альпинистов.

Влияют ли внутренние или внешние факторы на конкретного человека и в каком направлении происходит это влияние, зависит от свободного личного выбора. Не условия определяют меня, а я сам решаю, поддаться им или сражаться. Нет ничего такого, что полностью подчиняет человека, не оставляя ему ни малейшей свободы. Никакие силы, обстоятельства не способны всецело обусловить смысл бытия. Скорее, это человек все определяет сам – не только свою судьбу, но и самого себя, ибо он формирует и организует не только ход жизни, но и собственное «я». В этом смысле человек отвечает не только за то[102], что делает, но и за то, что собой представляет, поскольку не только совершает поступки исходя из того, каков он, но и становится тем, кто он есть, в результате своих действий. В конечном счете человек будет таким, каким себя сделает. Он способен конструировать себя, вместо того чтобы полностью подчиниться обстоятельствам. Любые условия и факторы – всего-навсего сырье для этого, то есть инструменты, средства для достижения цели, которую человек ставит сам. Вся его жизнь – неразрывная цепь самосозидательных действий.

По правде говоря, такой взгляд – оборотная сторона концепции, в которой человек представлен