Книга Легендарные герои военной разведки - Михаил Ефимович Болтунов

Зорге? И всегда приходил к однозначному ответу: да, можно. 15 сентября после огромной проведенной работы приостановить бы на некоторое время тот бешеный темп, осуществить, как говорят в разведке, «временную консервацию». Глядишь Зорге и его люди были бы сохранены. Но этого не сделали. Чаще всего подход был такой: «Победить или умереть!»

Львиная доля вины, безусловно, лежит на Центре, руководящем органе зарубежных аппаратов и резидентур. Да, шла страшная война, гибли миллионы людей. Когда счет жертв идет на миллионы, цена отдельного человека, даже выдающейся личности, обесценивается».

А начался провал с ареста Итоку Мияги, коммуниста, участника антивоенного движения, несколько лет назад приехавшего из США. При групповом задержании «бунтовщиков» он был схвачен полицией. Запаниковал, попытался совершить самоубийство — «харакири», но неудачно. Раненый, в сложном психологическом состоянии, Мияги назвал имена своих друзей — Ходзуми Одзаки и Рихарда Зорге. Случилось это 10 октября 1941 года.

Через пять дней арестовали советника принца Каноэ-Одзаки, а 18 октября утром на своих квартирах взяли Макса Клаузена и Бранко Вукелича.

В этот же день на рассвете полицейские пришли и в дом на улицу Нагадзака-мачи, в районе Адзабу-ку, что в километре от центра столицы. Там в своей квартире жил известный немецкий журналист и советник германского посла Отта — Рихард Зорге. Когда в дверь постучали, он еще находился в постели. «Странно, кто это мог быть в такую рань, — подумал журналист. — Случилось что-то важное. Неужто пала Москва?»

Стук в дверь повторился, и тут же с улицы послышались голоса: «Господин Зорге, откройте. Вас вызывают в посольство».

Рихард поднялся, посмотрел через шторку окна в садик. Там взад-вперед расхаживал какой-то японец в европейском костюме. На полицейского Мацукава, который постоянно следил за ним, не похож.

Накинув халат, Рихард спустился вниз, чтобы открыть двери. На пороге стоял тот самый японец в европейском костюме. Он предложил Зорге одеться и следовать за ним в полицию.

Полицейский вошел в дом и теперь неотступно следовал за журналистом.

Тревожно заныло сердце. Потом в тюрьме в своем дневнике Зорге напишет: «Мыслей о побеге почему-то не возникало. Да и вряд ли это было возможно. Скорее всего, дом, да и весь район улицы Нагадзака-мати, по всей вероятности, был оцеплен нарядом японской полиции».

Рихард умылся, надел рубашку, повязал галстук. На улице их ожидала полицейская машина. Он прекрасно осознавал: это арест. В голове возникало множество вопросов. Взяли только его или еще кого-то? Где сейчас Макс, Анна, Бранко? От ответов на них зависело его поведение в полиции.

Прокашлявшись, Рихард, будто между прочим, спросил: «Будем заезжать еще куда-либо?» Полицейский оскалился: «Не волнуйтесь, ваших уже отвезли…»

Автомобиль затормозил у ворот главного полицейского управления. Лифт в здании не работал. Они поднялись на третий этаж и вошли в приемную начальника иностранного отдела. Зорге предложили присесть, сопровождающие покинули его. Начальник отдела Агата предъявляет первое обвинение:

— Японская полиция располагает неопровержимыми свидетельствами о том, что вы занимаетесь противоправными действиями на территории нашей страны, или иначе — шпионажем.

Зорге пытается отвечать спокойно и уверенно.

— Вы грубо нарушили мой статус гражданина и дипломата Германии. Вам придется иметь дело с немецким послом Оттом и правительством Третьего рейха.

Однако слова Рихарда никакого впечатления на начальника иностранного отдела не произвели:

— Это нас не пугает… У нас есть показания ваших людей, улики. Кстати, ваш радист Клаузен уже охотно дает подробные показания в отделе полиции Торриидзака.

Агата знал свое дело. Он сразу раскрыл карты. Значит, провал охватил всю резидентуру. Это было больно и тяжело слышать.

Аресты и первые допросы «Рамзая» и его соратников произошли в самые сложные для Москвы дни. В середине октября, после прорыва фашистскими войсками фронта на Можайском направлении, когда пала Калуга и немцы двинули танки на Волоколамск, в столице произошла паника.

Накануне Государственный Комитет Обороны принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Ее должны были покинуть наркоматы, посольства, Генеральный штаб, военные академии. Крупные заводы, фабрики, учреждения, электростанции, метро предстояло заминировать, рабочим и служащим выдать зарплату.

По дорогам, ведущим на восток и юг, потянулись толпы с чемоданами и узлами. Шоссе Энтузиастов наполнилось шумом и криком. По нему неслись автомобили, груженные барахлом.

По радио звучит сообщение: «Неприятель прорвал линию нашей обороны, страна и правительство в смертельной опасности».

Правда, вскоре порядок был восстановлен. В Москве и прилегающих к ней районах введено особое положение. Сталин не покинул столицу, и этот факт сыграл важную роль в стабилизации ситуации.

Разведуправление жило по тем же законам, что и вся страна. Начальник управления генерал Филипп Голиков, в начале войны командированный сначала в Англию, потом в США, после возвращения из-за границы, по сути, к своим обязанностям уже не приступал. В октябре он убыл на фронт, где принял командование 10-й Резервной армией.

Ему на смену пришел генерал-майор Алексей Панфилов. У Алексея Павловича была пестрая биография. Кем он только не служил — агитатором военкомата, делопроизводителем, казначеем, начальником хозяйственного отделения, военным комиссаром, помощником по политчасти, начальником политотдела, и даже помощником прокурора. В 1938–1940 годах занимал должность помощника начальника автобронетанкового управления, командовал танковой бригадой.

В 1940 году его направили в Разведуправление, а в 1941-м он уже исполнял обязанности начальника, позже был назначен начальником военной разведки.

Говорят, он отличался большой смелостью. Но для руководства таким органом, как Разведуправление, одной смелости маловато.

«Как реагировала Москва на аресты в Токио? — задает вопрос Михаил Иванов и сам же отвечает. — Реакция Центра была очень своеобразной. О провале резидентуры «Рамзай» в столице узнали 20 октября. Вместо четких и совершенно определенных указаний, к нам в легальную резидентуру в Токио пришли капризные, полные упреков вопросы: «Что там у вас происходит?» «Почему не сообщаете об аресте «Рамзая»?», «Что намерены делать в связи с провалом?»

Конечно, Центр можно понять, тогда были тяжелые дни, однако согласиться с его позицией трудно. Задавать вопросы, ничего не предпринимая, далеко не самая лучшая реакция на провал крупнейшей разведорганизации».

Что же касается легальной резидентуры, в состав которой входил и Михаил Иванов, то у нее было немного возможностей, чтобы хоть чем-то помочь Зорге. Узнав об арестах, офицеры попытались предупредить о нависшей опасности остальных, остававшихся на свободе членов резидентуры. Капитану Иванову было поручено разыскать Анну Клаузен. Однако получилось наоборот. Когда Михаил вечером, в сумерках вошел в дом, где жили Макс с женой, он увидел в комнате Анну и еще одну иностранку, сидевшую на тахте.

Иванов, руководствуясь легендой, спросил:

— Верно ли, что здесь освобождается дом для сдачи внаем?

Анна, поняв цель его прихода, взволнованно и быстро проговорила, путая немецкие и японские слова:

— Здесь ничего не сдается. Здесь большое несчастье. Прошу вас, уходите скорее…

Совет