Книга Спасите игру! Ведь жизнь – это не просто функция - Кристоф Кварх

Такая игра предполагает, что человек понимает жизнь как священную игру во славу богов. Иначе она утратит смысл, растворившись в пустой игривости и баловстве. Но, если мы играем, осознавая конечность собственной жизни и бесконечность истины, добра и красоты, которые могут в ней проявиться, душа попадает в тот чудесный лад, который звучит в жизни Сократа. В греческом языке есть для этого лада слово, которое едва ли можно перевести: тот, кто играет под населённым богами небом, тот «серьёзно весел» (anér spoudogéloios). О таком человеке Хуго Ранер пишет, что это муж «радостной свободы духа, ему присуща, если можно так выразиться, элегантность души, он обладает непробиваемой защитой, и в то же время он трагичен, он знает, что такое смех и что такое слёзы, часто он ироничен, он смотрит сквозь трагически смеющуюся жизненную маску, он измерил давящие рамки земного бытия»[20].

Лучшим образцом такого «серьёзно-радостного» мужа становится Сократ из платоновского «Федона». В этом диалоге мудрец предстаёт перед нами в последние минуты своей земной жизни. Часами пытается он убедить своих друзей, что у него есть веские причины смело смотреть в глаза приближающейся смерти. Он всё перепробовал: и логические аргументы, и примеры из мифов, он обращался к ним то серьёзно, то шутя, чтобы объяснить им причины своей уверенности. И вот под конец этого долгого разговора, после всех попыток прийти к цели обходными путями, Критон ставит практический вопрос: «Но как нам похоронить тебя?» Сократ отвечает: «Да как угодно, если конечно сумеете меня схватить и я не убегу от вас!» И тут — пишет Платон — он тихо засмеялся.

Эта улыбка приговорённого к смерти Сократа — настоящий символ мудрого игрока. Столь же истинной остаётся эта мудрость и сейчас, по прошествии тысячелетий. Серьёзно-радостная беспечность смеющегося перед лицом смерти Сократа есть выражение истинного гуманизма, цветущей человечности, развитой души, исполненной добродетели и всего лучшего, что присуще человеку. Этот гуманизм взращён духом игры; это гуманизм, который за одну меру берёт смертность человека, прекрасно зная, что отведённое нам время ограничено, но правила игры устанавливает по другой — вечной и божественной мере: и эта мера — Гармония, Равновесие, Ритм.

Вот то, чему нам и сегодня можно учиться, глядя на игры древней Эллады: фундаментальная идея, заключающаяся в том, чтобы видеть в жизни игру, и жить, играя в разнообразные игры. Только так можно стать человеком и познать самые разнообразные аспекты человеческого бытия — эта идея нисколько не потеряла своей актуальности. Вопрос лишь в том, удастся ли нам не утратить связь Игры жизни и множества игр, в которые играют люди — с истиной, добром и красотой.

Если мы хотим спасти игру, это необходимо. А спасение игры в конечном итоге необходимо для того, чтобы у нас появилось место для мудрости и беспечности перед лицом смерти, пространство цветущей жизни и пылкой души. Будем честны сами с собой: нам бы оно не помешало.

Игры Нового времени

Когда Платон и другие великие философы античности вели речь о значении игры для всестороннего развития человека, они исходили из консервативных позиций: они желали обосновать и защитить ту культуру игры, которая, казалось, шатается и теряет свою естественность под просветительским натиском пятого века до нашей эры. В конце концов, она и вправду рухнула. Уже Аристотель, выдающийся ученик Платона и представитель следующего за ним поколения, уделяет игре гораздо меньше внимания. Он объясняет, что счастье — «проводить жизнь в серьёзной работе, а не в весёлой игре», а настоящим девизом для человека должно стать изречение «играй, чтобы работать», ведь игра — не что иное, как отдых[21].

Вот сколь далеко продвинулись сами греческие мыслители в деконструкции игровой культуры, когда в первом веке до нашей эры римляне разрушили священные города — Олимпию и Дельфы — и ей на самом деле пришёл конец. С триумфом христианства она окончательно отошла в область преданий, и была забыта до тех пор, пока эпоха Возрождения вновь не вызвала к жизни почитание античного искусства, а вместе с ним и радости игры.

Конечно, в культуре, сформированной христианством, уже не было места столь невинной игре, какой она была когда-то в древних Дельфах или в Олимпии. Не успела в эпоху Ренессанса, барокко и рококо расцвести в домах знати небывалая прежде игровая культура, как одновременно под влиянием Реформации стала набирать силу волна, враждебная всякой игре, которая нашла своё разрешение во Французской Революции. Ancién Regime с его игривой лёгкостью, те, кто с ним покончил, воспринимали как бессовестно заигравшийся и проигравшийся. Сами они были насквозь пропитаны новой, тяжкой серьёзностью работы, труда, хозяйства, индустрии и политики.

Фридрих Шиллер и игра искусства

Около 1800 года в среде мыслителей, близких к искусству, началось сопротивление натиску этой всепобеждающей серьёзности. Великие теоретики и Мастера игры Нового времени — это по большей части искусствоведы и критики, которые первыми выступили против этой серьёзности, враждебной, по их мнению, самой природе человека. Как видно, мы не первыми берёмся за спасение игры: задолго до нас были те, кто стремился к той же цели. Им приходилось догадываться о том, что мы сегодня точно знаем: играть человеку свойственно по природе. И вот перед нами первый и главный Magister Ludi Нового времени: Фридрих Шиллер. Ведь это он писал: «Человек играет там, где он в полном смысле слова человек; и он только тогда вполне человек, когда играет»[22].

О Шиллере известно, что играть он любил. Посетители его дома в Веймаре и сегодня восхищаются игральными картами, на которых сохранились пометки, сделанные рукой самого мастера. Мы знаем, что летом 1788 года, в восторге от своей будущей жены Шарлотты фон Ленгефельд и её сестры Каролины, в саду родительского дома он играет в слепую корову; вполне возможно, его привлекала скрытая эротика этой игры, во время которой можно было приблизиться к любимым созданиям, не внушая никаких подозрений.

В своём страстном увлечении играми Шиллер был не одинок. В предшествовавшую Революции эпоху рококо увлечение играми среди аристократии достигло таких размеров, какие сейчас нам трудно даже вообразить. Желающим составить впечатление о том, что представлял собой мир игры в благородных семействах Европы XVIII столетия, советуем прочесть дневник герцога де Круа, недавно опубликованный Гансом Плешински под заголовком «Жизнь никогда не была столь прекрасна»[23]. Там вам будут и игры всю ночь напролёт, и прогулки на Остров любви, и озорные шутки при посещении Развесёлой фермы в Шантийи, и охота, и скачки, и театр, и опера, и всё, что душе угодно. Проникнувшись воздействием этой книги, нетрудно понять, почему дипломат XVIII века Шарль-Морис де Талейран-Перигор написал: «Кто не жил до революции, тот никогда не поймёт, сколь сладкой может быть жизнь». И культура игры — не последняя из причин этой несказанной притягательности эпохи Старого режима.