Книга Паруса и пушки - Александр Бушков

За время суда над леди Джен Грей и ее мужем произошло примечательное событие: отношение лондонцев к леди Джен резко изменилось на прямо противоположное. Прежде ее ненавидели, но, можно так сказать, заочно. Потому что никто из лондонцев в глаза ее не видел – раньше она в Лондоне появлялась очень редко, в Тауэре все эти девять дней просидела, не покидая крепости, и на публике должна была появиться лишь в день коронации. Теперь, когда ее несколько раз водили из Тауэра в суд и обратно пешком, сбегавшиеся на нее поглазеть толпы лондонцев очень быстро поняли, что это, собственно говоря, девчонка, да вдобавок красивая, самого скромного и кроткого облика. Горожане, люди неглупые, сообразили, что никакая это не «злобная узурпаторша», не «коварная интриганка» и даже не сообщница козла Нортумберленда, а кукла в его руках. И стали относиться к ней с нешуточной симпатией, а потом еще и искренне жалеть – когда стало известно, что ее приговорили к смерти. Простой народ – он, знаете ли, отнюдь не дурак…

Леди Джен и ее муж провели за решеткой почти три месяца. Поэтому по Лондону все шире стали распространяться слухи, что королева в конце концов их помилует. Вполне возможно, так и случилось бы – Мария леди Джен недолюбливала за ее стойкий протестантизм, но не была ни злобной, ни жестокой, ни мстительной – полная противоположность отцу. Выпустила же она на свободу Норфолка, не просто протестанта, но человека, причинившего ей в юности немало горя. Хотя преспокойно могла оставить его гнить за решеткой – особой популярностью в столице он не пользовался, и отношение к нему было, в общем, равнодушное.

Вполне возможно, могла бы и помиловать – будь в королевстве все тихо и спокойно. Но спокойствия-то как раз и не было…

Через эти три неполных месяца сразу в четырех графствах вспыхнули мятежи. В отличие от всех прежних, носившие чисто религиозный и где-то патриотический характер: широко распространились слухи, что Мария намерена выйти замуж за испанского принца дона Филиппа (что было чистейшей правдой), что вскоре в Англии высадится испанское войско, поскольку королева-католичка собирается продать страну с потрохами католической же Испании (вот это уже была чистейшей воды брехня).

В трех графствах королевским войскам удалось мятежи подавить довольно быстро – но в Кенте, с давних пор славном бунтарскими традициями, они не справились. Там восстание возглавил отнюдь не пролетарий от сохи, а дворянин старинного рода Томас Уайетт-младший. Да и крестьян в его войске было меньше всего – в основном сквайры, рыцари и дворяне. Дело, впрочем, темное. Не исключено, что за Уайеттом стоял кто-то повыше – позже, на допросе, он обмолвился, что был «третьим или четвертым человеком в заговоре». Поскольку он должен был прекрасно понимать, что такие показания нисколечко не облегчат его участь, это может оказаться и правдой. Однако истины мы уже никогда не узнаем…

Силы Уайетта были не столь уж и велики – по разным оценкам, он вел к Лондону от двух до четырех тысяч человек. Чтобы набрать новых воинов, он рассылал по окрестным графствам своих посланцев. Но если военную кампанию против него люди королевы проиграли, то «информационную войну» выиграли с разгромным счетом. Повсюду вслед за посланцами Уайетта появлялись посланцы королевы – и вели себя очень умно. Они не стращали народ всеми мыслимыми и немыслимыми карами (что могло людей только озлобить), а задавали резонный, в общем, вопрос: если и в самом деле вот-вот высадится множество злобных испанцев, то почему сэр Уайетт ведет свое войско не к морскому побережью, чтобы отразить нападение врага, а на Лондон?

Это возымело действие и заставило людей призадуматься: а в самом деле, почему? Так что к Уайетту мало кто примкнул – но он все же решился штурмовать Лондон с теми силами, что у него имелись.

У королевы не было и этого – лишь значительно уступавший в численности мятежникам отряд гвардейцев. Остальные войска были разбросаны по мятежным графствам. К тому же при появлении Уайетта к нему примкнула часть лондонской бедноты с городской околицы и даже некоторое число солдат Марии. К тому же среди советников Марии царил сущий разброд – они, разбившись на «фракции», яростно спорили, выясняя, кто же именно виноват в том, что своими действиями вызвал мятеж. Некоторые вели себя странно пассивно – так что один из современников, оставивший воспоминания, полагал, что некоторые советники связаны с мятежниками. Так и написал – «Королева призналась мне: «Оказалось так, что в Совете мне просто некому доверять».

Не встретив никакого сопротивления, Уайетт занял один из городских пригородов, Саутуорк. Теперь от центра Лондона его отделяла только река Темза. Меж двумя берегами завязалась перестрелка. Технический прогресс уже давно шагнул вперед – теперь, кроме свиста стрел, гремели и ружейные выстрелы. Тогдашние ружья, аркебузы, были этакими тяжеленными и громоздкими дурами, и при нажатии на спуск порох поджигал горящим фитиль. Попасть из них в цель было делом нелегким, но уж если попадешь… Свинцовая пуля аркебузы весила не менее 50 граммов, и тот, кому она все же попадала в грудь или в голову, быстренько отправлялся на тот свет.

Мария вновь показала, что жестокость ей не свойственна. К ней явился комендант Тауэра и доложил, что готов обстрелять захваченный мятежниками пригород из пушек крепости. Королева категорически запретила, сказав, что, кроме мятежников, непременно пострадают мирные горожане, которых там немало. Генрих Восьмой на ее месте наверняка снес бы пушками Тауэра полгорода…

Королевский Совет впал в состояние откровенной паники. Со всех сторон королеве предлагали немедленно бежать. Одни говорили, что на реке уже приготовлена лодка и Марии следует укрыться в Тауэре – одной из самых неприступных европейских крепостей того времени, где можно было держаться долго. Другие советовали уплыть во Францию. Было и вовсе уж экзотическое предложение: переодеться простолюдинкой и отсидеться в какой-нибудь деревне, пока мятеж не подавят. Когда мятежники подошли довольно близко к королевскому дворцу, советы бежать зазвучали еще громче.

Мария проявила нешуточную силу воли, заявив, что бежать и прятаться для законной королевы унизительно. Между тем во дворце началась уже откровенная паника. Один из гвардейских офицеров написал потом в своем дневнике, что во дворце происходили «такая беготня, плач дам и фрейлин, хлопанье дверьми, также такие визг и шум, что это было очень удивительно наблюдать». Нужно добавить, что дело не ограничилось массовой женской истерикой – иные придворные мужского пола держались не лучше, разве что не рыдали, однако бестолково метались по коридорам и галереям, прибавляя паники. Другие, правда, вооружались всем, что оказалось под рукой, и готовились драться.

К этому времени известия о мятеже уже достигли Европы – в чертовски преувеличенном виде (трудами иностранных послов). Они писали, что «Вся Англия в смятении», что королева вот-вот будет свергнута. Французский король получил от своего посла сообщение, что мятежников многие тысячи, что их поддерживает большинство населения, что чуть ли не вся королевская армия разбежалась, а мятежники «захватили во многих частях страны крупные крепости». После чего король неведомо с какого перепугу написал Папе Римскому, правителям Венеции и нескольких других итальянских городов-государств, что все не так плохо, потому что против мятежников сражается испанская регулярная армия. Ажиотаж поднялся такой, что английскому послу в Венеции пришлось долго уверять, что в Англии нет ни одного испанского солдата.