Книга Дневник - Чак Паланик

Тогда, на худфаковской выставке, на Питере была брошь в виде кольца грязно-синих поддельных самоцветов. Внутри был круг фальшивого жемчуга. Некоторых синеньких камешков на месте не было, и пустые ячейки скалились острыми зубками. Металлические части были из серебра, но погнутые и почерневшие. Острие длинной булавки торчало сбоку и вроде было покрыто ржавчиной.

Питер, держа в руках большой пластиковый стакан пива с оттиском какой-то спортивной команды, сделал глоток. Он сказал:

– Если ты не станешь рассматривать предложение выйти за меня, то мне нет смысла приглашать тебя на ужин, так?

Глянул в потолок, потом на нее, и пояснил:

– Я обнаружил, что такой подход позволяет каждому сберечь хренову кучу времени.

– Просто на заметку, – сказала ему Мисти. – Этот дом не существует. Я его выдумала.

Сказала тебе Мисти.

А ты ответил:

– Ты помнишь этот дом, потому что он по-прежнему в твоем сердце.

А Мисти сказала:

– Откуда ты, бля, можешь знать, что в моем чертовом сердце?

Большие каменные дома. Мох на деревьях. Волны океана, которые шипят и бьются об утесы коричневых скал. Все это было в ее белом грязном оборванном сердечке.

Может быть потому, что Мисти осталась стоять рядом, а может потому, что ты решил – она толстая, одинокая и убегать не станет, ты глянул на брошку на своей груди и улыбнулся. Глянул на нее и сказал:

– Нравится?

А Мисти спросила:

– Сколько ей лет?

А ты ответил:

– Много.

– А из каких она камней? – спросила она.

А ты ответил:

– Из синих.

Просто на заметку: нелегко было полюбить Питера Уилмота. Тебя.

Мисти спросила:

– Откуда ты?

А Питер легонько встряхнул головой, ухмыляясь в пол. Жуя нижнюю губу. Оглядел немногих оставшихся в галерее, сузив глаза, посмотрел на Мисти и спросил:

– Обещаешь не кривиться, если я тебе кое-что покажу?

Она оглянулась через плечо на друзей: те ушли к картине, висевшей на противоположной стене, но продолжали наблюдать.

А Питер сказал шепотом, все еще привалившись задницей к стене, склонился к ней и прошептал:

– Чтобы создать настоящее искусство, нужно страдание.

Просто на заметку, однажды Питер спросил Мисти, чем ей нравится та живопись, которая нравится. Почему, например, жуткая батальная сцена вроде «Герники» Пикассо оказывается прекрасной, а картина с двумя целующимися единорогами в цветущем саду кажется дерьмом.

Кто– нибудь вообще отдает себе отчет, почему ему что-то нравится?

Почему люди что-то делают?

Там, в галерее, где подглядывали ее друзья, должна была висеть и картина Питера, так что Мисти согласилась:

– Ну. Покажи мне свое настоящее искусство.

А Питер сербнул пива и вручил пластиковый стакан ей. Сказал:

– Помни. Ты обещала.

Он схватил двумя руками полураспущенный подол свитера и потянул его вверх. Подъемом театральной кулисы. Как занавес. Под свитером показался его впалый живот с произрастающей посередине дорожкой волос. Потом пупок. Показались волосы, торчащие в стороны между двух розовеющих сосков.

Свитер приостановился, укрыв лицо Питера, и один сосок вытянулся за кончик далеко от груди, красный и заскорузлый, прицепленный к изнанке старого свитера.

– Смотри, – произнес изнутри Питеров голос. – Брошка заколота сквозь сосок.

Кто-то коротко вскрикнул, и Мисти рывком оглянулась на друзей. Пластиковый стакан выскользнул у нее из рук, шлепнувшись на пол с пивным взрывом.

Питер опустил свитер и напомнил:

– Ты обещала.

Это была она. Ржавая булавка входила в сосок с одной стороны, пробивала под ним дорогу и торчала из другого края. Кожа вокруг нее измазана кровью. Слипшиеся и прилизанные от засохшей крови волосы. Это была Мисти. Кричала она.

– Я каждый день прокалываю новую дырку, – сказал Питер, нагибаясь за стаканом. Пояснил:

– Так я каждый день чувствую свежую боль.

Теперь, если присмотреться, было видно, что свитер вокруг брошки присох и потемнел от пятна крови. Хотя, дело-то было на худфаке. Она видела вещи и похуже. А может, нет.

– Ты, – сказала Мисти. – Ты псих.

Без причины, быть может, из-за потрясения, она засмеялась и пояснила:

– В смысле – ты монстр.

Ее ноги в сандалиях липли и хлюпали от пива.

Кто знает, почему нам нравится то, что нравится.

Мисти оглянулась на друзей, а те смотрели на нее, подняв брови, и были готовы прийти на выручку.

А она глянула на Питера и представилась:

– Меня зовут Мисти, – и протянула руку.

А Питер, медленно, не отрывая взгляда от нее, потянулся и отщелкнул булавку под брошкой. По его лицу пробежала дрожь, каждая мышца на миг напряглась. Его глаза плотно зажмурились, покрывшись морщинками, и он вытащил булавку из свитера. Из собственной груди.

Из твоей груди. Испачканной твоей кровью.

Он защелкнул булавку и положил брошку ей на ладонь.

Он спросил:

– Так ты выйдешь за меня?

Он сказал это как вызов, будто затевая драку, будто швыряя перчатку к ее ногам. Как посягательство. Дуэль. Его глаза обшарили ее всю, – прическу, грудь, ноги, руки и ладони, будто Мисти Клейнмэн была всем, что оставалось ему в жизни.

Дорогой милый Питер, ты чувствуешь?

И маленькая дурочка из трейлерного парка взяла брошь.

3 июля

ЭНДЖЕЛ КОМАНДУЕТ СЖАТЬ руку в кулак. Говорит:

– Вытяните указательный палец, как если бы хотели прикоснуться к кончику носа.

Берет руку Мисти с вытянутым пальцем и держит ее так, чтобы кончик пальца слегка касался черной краски на стене. Водит ее пальцем так, чтобы тот повторял след, нанесенный черной краской из баллона, обрывки предложений и каракули, кляксы и потеки; и Энджел спрашивает:

– Что-нибудь ощущаете?

Просто на заметку: они, мужчина и женщина, стоят рядом в темной комнатушке. Они пробрались сюда сквозь дыру в стене, а снаружи ждет хозяйка. Просто чтобы в будущем ты знал этот факт – на Энджеле облегающие штаны коричневой кожи, которые пахнут как обувная вакса. Как кожаные сиденья машины. Как пахнет пропитанный потом кошелек, извлеченный из заднего кармана после дневных разъездов в машине. Запах, который Мисти притворялась, будто терпеть не может – вот как пахнут его штаны, прижатые к ней.