Книга Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

Все еще оглушенный прикосновением,подействовавшим как удар, Артур с большим трудом подобрал слова для заключенияразговора. Он заверил Джона Чивери, как только тот спрятал свой платок, чтовысоко ценит его бескорыстие и его неиссякаемую преданность мисс Доррит. Что жедо той догадки, которой он только что поделился с ним, с Кленнэмом (тут ЮныйДжон успел вставить: «Не догадка! Уверенность!») — то об этом можно будет ещепоговорить, но в другой раз. Он устал, и у него тяжело на душе; с позволенияДжона, он хотел бы вернуться к себе и больше уже не выходить сегодня. Джонкивнул, и под сенью тюремной стены Артур Кленнэм пробрался в свое новоеобиталище.

Ощущение полученного удара не проходило, ипосле ухода неряшливой старухи, дожидавшейся, сидя на лестнице у дверей, чтобыприготовить ему постель на ночь — по распоряжению мистера Чивери, «не старика,а молоденького», как она объяснила, исполняя эту нехитрую обязанность, — онопустился в облезлое кресло и обеими руками стиснул голову, точно от боли.Крошка Доррит любит его! Эта мысль повергла его в большее смятение, чемнедавний поворот судьбы — куда большее!

Не может быть. Он звал ее «дитя мое», «милоедитя мое», располагал ее к доверию, постоянно указывая на разницу их лет,говорил о себе чуть ли не как о старике. Но ей он, быть может, не казалсястарым? Ведь он и себе таким не казался до того вечера, когда розы уплыли пореке вдаль.

Среди прочих бумаг у него были два ее письма.Он достал их и перечел. Читая, он как будто слышал ее милый голос; и в звукеэтого голоса ему чудились нежные нотки, которые теперь казалось возможнымистолковать по-иному.

А ее «Нет, нет, нет!» с таким тихим отчаяниемпрозвучавшее в этой самой комнате, в тот вечер, когда Панкс впервые намекнулему на возможность перемены в судьбе семьи, и когда сказано было немало слов,которые ему суждено было припомнить теперь, в унижении и неволе!

Не может быть.

Но странно, чем больше он думал об этом, темменее убедительными казались ему его сомнения. Зато возникал другой вопрос,требовавший ответа, уже не о ней, а о нем самом. В том, как он противилсямысли, что она любит кого-то, в желании это проверить, в смутном представлениио благородстве, какое он выкажет, помогая ее любви — не было ли во всем этомотзвуков чувства, подавленного прежде, чем оно успело окрепнуть? Не говорил лион себе, что не должен думать о ее любви, не должен злоупотреблять ееблагодарностью, не должен забывать печальный урок, однажды уже преподанный емужизнью; что пора надежд миновала для него с безвозвратностью смерти и что неему, обремененному печалями и годами, думать о радостях любви.

Он поцеловал ее, держа, бесчувственную, наруках, в тот день, когда о ней так естественно и так знаменательно забыли. Былли это такой же поцелуй, как если б она была в сознании? Совсем такой же?

Вечер застал его за этими мыслями. Вечер такжезастал у его дверей мистера и миссис Плорниш, нагруженных отборнейшимиприпасами из числа тех, что так быстро находили сбыт и так медленно давалиприбыль. Миссис Плорниш то и дело утирала слезы. Мистер Плорниш со свойственнойему философичностью, более глубокой, нежели вразумительной, дружелюбно бубнил,что на свете вообще всякое бывает, сегодня ты на горке, а завтра, глядишь, подгоркой, а почему на горке, почему под горкой, об этом и гадать не стоит; так ужоно ведется, и все тут. Слыхал он, между прочим, будто раз земля вертится — ачто она вертится, так это точно, — стало быть, всякий, даже самый достойныйджентльмен когда-то окажется на ней вниз головой, так что волосы у него будуттрепаться в так называемом пространстве. Что ж, тем лучше. Другого тут ничегоне скажешь; тем лучше. Земля-то ведь и дальше будет вертеться, так? А сталобыть, и джентльмен со временем повернется как следует, и волосы его лягут опятьодин к одному, любо-дорого взглянуть — вот и выходит, что тем лучше.

Как уже было упомянуто, миссис Плорниш, небудучи склонна к философии, плакала. Кроме того, миссис Плорниш, не будучисклонна к философии, изъяснялась вполне отчетливо. Потому ли, что она пребывалав большом расстройстве, или по безошибочному чутью, свойственному ее полу, илипо женской последовательности в мыслях, или по женской непоследовательности вмыслях, но вышло так, что в дальнейшем миссис Плорниш вполне отчетливо навеларазговор на предмет, занимавший мысли Артура.

— Если бы вы знали, мистер Кленнэм, каксокрушается о вас отец, — сказала миссис Плорниш. — Просто места себе ненаходит. У него даже голос пропал от огорчения. Вы ведь знаете, как чудесно онпоет; а нынче вечером, после чаю, верите ли, ни одной нотки не мог взять,сколько дети ни просили.

Разговаривая, миссис Плорниш качала головой,утирала слезы и задумчиво оглядывала комнату.

— А уж с мистером Баптистом что будет, когдаон узнает, — продолжала миссис Плорниш, — этого я даже и вообразить не могу. Ондавно бы уже прибежал сюда, можете не сомневаться, да его нет с утра, всехлопочет насчет того дела, которое вы ему поручили. До того он ретиво взялся заэто дело, ни отдыха, ни срока не знает — я даже говорю ему: ваша хлопот дивилападрона, — закончила миссис Плорниш по-итальянски.

При всей своей скромности миссис Плорниш явнобыла удовлетворена изяществом этого тосканского оборота. Мистеру Плорнишулингвистические познания жены внушали гордость, которую он не пытался скрыть.

— И все-таки скажу вам, мистер Кленнэм, —добавила эта добрая женщина, — во всяком несчастье — есть свое счастье. Ядумаю, вы согласитесь со мной. Помня, где мы с вами находимся, нетруднодогадаться, о чем я говорю. Счастье, что мисс Доррит далеко и ничего не знает.

Артуру показалось, что она как-топо-особенному взглянула на него.

— Большое счастье, — повторила миссис Плорниш,— что мисс Доррит далеко. Будем надеяться, что дурные вести до нее не дойдут.Если бы она была здесь и видела вас в беде, сэр, — эти слова миссис Плорнишповторила дважды, — видела вас в беде, сэр, ее нежное сердечко этого бы невынесло. Ничто на свете не могло бы причинить мисс Доррит большего горя!

Да, да, без всякого сомнения, вмногозначительном взгляде миссис Плорниш было не только дружеское участие, но иеще что-то.

— И вот вам доказательство, как отец верносудит обо всем, несмотря на свои годы, — продолжала миссис Плорниш. — Нынчепосле обеда он мне говорит («Счастливый Уголок» свидетель, что я ничего неприбавляю и ничего не выдумываю): «Мэри, — говорит он мне, — как хорошо, чтомисс Доррит этого всего не видит». Так и сказал, этими самыми словами. «Хорошо,— говорит, — Мэри, что мисс Доррит этого всего не видит». А я ему ответила:«Ваша правда, отец». Вот, — заключила миссис Плорниш с торжественностьюсвидетеля, дающего показания в суде, — вот что говорил он и что говорила я.Другого ничего ни он, ни я не говорили.