Книга Исключительные - Мег Вулицер

– Да, это правда, – сказал он. – Она всегда так заботилась о нас с Эш, когда мы были маленькими. Я нечасто видел родителей. Но когда видел, замечал только, что у них становится все больше и больше морщин. Особенно у отца. Я всегда думал, что он уйдет первым. Поверить не могу, что больше никогда не увижу ее, – сказал он, и его голос стал похож на глухое кваканье.

А затем Гудмен заплакал, и Жюль почувствовала, что ее глаза тоже наполнились слезами. Они плакали, разделенные океаном. Жюль попыталась представить себе комнату, в которой он сейчас находится, и квартиру, в которой живет. Но все, что пришло ей на ум, – это шоколадно-золотая отделка кафе «Норск», какой она запомнилась ей в тот вечер семьдесят седьмого года. За все это время он ни разу не пытался ей позвонить. Она никогда не была ему особо интересна. Возможно, он не изменился, и остался таким же высокомерным, как раньше, но сейчас он был сломлен горем.

Когда имя Гудмена всплыло в разговоре в последний раз, Эш тут же сказала:

– Не спрашивай.

Гудмен был для них отрезанным ломтем, потерянной душой. Всякий раз, когда Жюль вспоминала о нем, понимала, что он едва ли часто вспоминает о ней. Но, даже несмотря на это, сейчас она испытывала к нему нежность. Почти как к сыну, ведь он, как и его сестра, остался без матери. Гудмен высморкался, а потом несколько долгих мгновений она слышала лишь его дыхание. Она терпеливо ждала, как во время сеансов психотерапии – сочувствовала, но не торопила. Хотя и понимала, что ей уже пора вставать. Она хотела обнять Рори на прощание, прежде чем та пойдет в школу. Хотела принять душ. Прошлое и настоящее схлестнулись в ней. Она ждала, когда он успокоится.

– С тобой все будет хорошо? – наконец спросила она, когда его молчание затянулось.

– Не знаю.

– У тебя есть… ну… у тебя есть кто-нибудь, с кем можно поговорить?

– С кем можно поговорить? Что, какая-нибудь исландская версия доктора Спилки? – с издевкой спросил Гудмен. – Эш сказала, что ты теперь мозгоправ. Значит, ты веришь во всю эту чушь.

– Я имела в виду какого-нибудь друга…

– Ты имела в виду девушку?

– …или друзей. Все, забудь.

– Хочешь знать, есть ли у меня тут клуб, который можно было бы собрать в вигвамчике в Рейкьявике? Это ты имеешь в виду?

Его тон переменился, слезы из его голоса испарились.

– Я не знаю, – ответила Жюль. – Можешь считать это импровизацией. Ты не можешь… нельзя же просто взять и позвонить, как ни в чем не бывало! Серьезно, что…

– Кое-что не меняется даже со временем, да?

– Что это значит?

– Ты всегда была ко мне неравнодушна, – сказал Гудмен. – Помнишь… помнишь гостиную? Кажется, я помню язычок…

Он небрежно рассмеялся, явно пытаясь ее раздразнить, и она услышала легкий плеск и цоканье новой порции льда в стакане.

– Нет, не помню, – отрезала Жюль холодным, жестким тоном, хотя лицо ее пылало.

– О-о, я уверен, ты прекрасно помнишь все, что в те времена происходило, – сказал он. – Я знаю, как много это все для тебя значило. Исключительно много.

– Слушай, Гудмен, я понимаю, ты очень расстроен из-за мамы, – сказала Жюль. – Понимаю, что именно из-за того, что ты сейчас так далеко, тебе тяжело вдвойне. Но я уверена, вскоре Эш с тобой свяжется. И ты сможешь обсудить с ней все, что захочешь. Все это неправильно. Я так не могу. Извини.

Ее голос слегка дрогнул.

– Думаю, нам лучше попрощаться, – сказала она, а когда Гудмен ничего не ответил, добавила: – Прощай, Гудмен.

И положила трубку на место. Две долгих минуты она неподвижно сидела на постели, вслушиваясь в звон посуды на кухне, глубокие голоса Денниса и Рори, а потом снова подняла трубку и поднесла к уху, чтобы убедиться, что его голоса там больше нет.

* * *

Прошло время. Обе семейные пары продолжали жить своей жизнью – иногда вместе, иногда раздельно, но все же по-разному. Одна путешествовала по миру. Другая распаковывала коробки, вешала на новые стены старые постеры и набивала новые ящики старым столовым серебром. Они привыкли к тому, что у них есть лифт. Новая квартира позволила им вздохнуть с облегчением, хотя их преследовало чувство, что некие обстоятельства всегда будут довлеть над ними. Однажды пол на их новой кухне прогрызла мышь. Жюль сразу сказала Деннису, что это сделала мышь из старой квартиры. Она прибежала за ними, как потерявшаяся собачка, которая долго ищет своего потерянного хозяина, и каким-то чудом все-таки находит. Эш долгое время скорбела о матери, все время звонила Жюль, чтобы поговорить, и все время спрашивала, не слишком ли она ее замучила.

– Как ты можешь меня замучить? – неизменно отвечала ей Жюль. У Итана было не самое легкое время, так как провал «Альфы», спин-оффа «Фигляндии», оказался таким оглушительным, публичным и дорогостоящим, что поставил под угрозу всю франшизу. The Hollywood Reporter даже опубликовал статью под названием «Фигмену конец?». Он придумал и написал сценарий для высокобюджетного мультфильма под названием «Дамбись оно!». Главными героями мультика должны были стать бобры, а сюжет должен был рассказать о проблеме детского труда. Идея была чудовищной, и Жюль сказала ему об этом сразу же, как только он ею поделился.

– Ты уверен, что хочешь этого? – спросила она. – Итан, у него даже название некрасивое, да и нравоучений слишком много.

– Другим эта идея очень понравилась! – упирался он. – И Эш в том числе!

Так было всегда. Люди часто соглашались с Итаном, а Эш – тем более. Она всегда поддерживала все его начинания. В этом была вся она.

«Мультяшный «Иштар» – вот как описали этот мультик в The Hollywood Reporter. Каждый провал был своего рода «Иштаром». Через несколько лет после этого Итан сказал, что Ирак – это «Иштар» войны. Никто из сотрудников студии не винил его в провале в открытую, но это, конечно же, была его вина. Как он объяснил своим друзьям за ужином однажды вечером, его инициативу по борьбе с детским трудом восприняли, как каприз.

– Мне стоило прислушаться к тебе, Жюль, – мрачно сказал он, глядя на нее через стол. – Всегда стоило.

После провальной премьеры Итан взял отпуск и закрылся от всех в доме на Чарлз-стрит. Однако именно этот период затворничества позволил ему понять, что чем дальше задвигаешь работу, тем плотнее сталкиваешься с изнанкой своей личной жизни – в его случае ею стал отстающий в развитии сын, Мо. Его маленький, беспокойный и вечно плачущий, прямо как младенец, Мо. В течение недели с ним пыталась совладать целая армия учителей и терапевтов. Через их дом беспрестанно лился поток милых девушек – они все были одинаково прелестны, их всех, как любил шутить Итан, одинаково звали Эрин. Они все были невероятно заботливыми. Итан боялся, что его сердце не выдержит – хотя, конечно же, оно бы выдержало, ведь когда дело касалось сына, сердце Итана тут же превращалось в камень.

Ларкин было очень просто любить. Она была развитой и творческой девочкой. Уже говорила о том, что, когда вырастет и сможет работать, будет ассистенткой в папиной студии – «Мультсарайчике».