Книга Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Когда я очнулась, рядом со мной были лишь Кастард и Оникс. Вдруг я услышала за окном громкий стук копыт. Я вскочила с постели, бросилась к окну и увидела Роберта в черном плаще, развевающемся за его спиной, как крылья ночи. Он вновь уехал не попрощавшись. На прикроватном столике я обнаружила баночку с зелеными пилюлями и записку, в которой супруг напоминал о данном мною обещании. Обезумев от страха, я схватила баночку и швырнула ее о стену так, что она разлетелась вдребезги. Кастард и Оникс перепугались и подбежали к краю кровати, поэтому я, опасаясь за жизнь своих любимцев, поспешила собрать осколки и пилюли с пола. Зеленую гадость я бросила в огонь, после чего устроилась на кровати, обняла любимых своих кошек и заплакала, прижимаясь к их пушистой шерстке.

Неделю я не покидала своих покоев. Не хотела никого видеть. Мне не хотелось говорить с хозяевами, не хотелось делить с ними трапезу, хотя всякий раз Пирто передавала мне приглашение мистрис Форстер спуститься в обеденный зал. При виде подносов с едой, которые нянюшка исправно приносила в мои покои, я отворачивалась к стене, и Пирто приходилось уносить их обратно. Я просто лежала на подушках, не зная покоя, наблюдала восходы и закаты… Мне пришлось привыкнуть спать на спине, потому как лежать на боку стало слишком больно – моя опухоль с каждым днем выглядела все хуже. Подобная острая боль возникает, когда что-то горячее попадает в гнилой зуб, только эта была в сотни раз сильнее и длилась часами.

Но однажды мое уединение было нарушено – непослушные отпрыски мистрис Форстер проскользнули мимо Пирто и забрались на мою кровать, чтобы представиться мне и похвастаться своими игрушками и лягушками. Так я свела знакомство со знаменитым Кристофером, который прыгал выше и квакал громче всех прочих жаб, которых мне доводилось видеть в своей жизни. Свой талант он проявлял всякий раз, когда ему щекотали брюшко – тогда сей удивительный певец вознаграждал восторженных слушателей глубоким, звучным кваканьем. Детвора развлекала меня историями, песнями, танцами и загадками, разыгрывала для меня целые представления и показала любимую свою игру, которая называлась «Старый король Генрих и его жены». Мальчишки по очереди изображали могучего беспощадного монарха, грозно крича: «Отрубите ей голову!», в то время как девочки, играя роль Анны Болейн или Кэтрин Говард, падали ниц перед королем и молили о пощаде, заламывая руки. Однако несчастных дев неизменно находила рука палача, которого изображал один из мальчиков. Дети приносили цветы, чтобы украсить мою комнату, и всякие лакомства вроде пирогов с вареньем или свежеиспеченного имбирного хлеба – чтобы у меня проснулся аппетит. Мальчики разыгрывали шуточные сражения на игрушечных лошадях и бились друг с другом на деревянных мечах, в то время как девочки сидели рядом со мной, играя в куклы. Иногда я позволяла им наряжаться в свои платья и драгоценности. Когда их мать строго наказывала им быть осторожнее, чтобы не испортить мои чудесные вещи и не испачкать их пальцами, вымазанными в варенье, я только пожимала плечами и говорила: «Пускай забавляются, платьев у меня много, а вот детей нет».

Несколько дней спустя Пирто набросила мне на плечи теплый плащ, подбитый мехом, и я, вместе с суетящейся вокруг меня мистрис Форстер и детьми, крепко держащими меня за руки и пообещавшими «всеми силами защищать леди Эми», сошла по лестнице вниз – впервые за все время пребывания в Камноре. Они повели меня в парк, к пруду, но тот оказался покрыт льдом, а потому возле него не обнаружилось ни одной лягушки. Хозяйка дома усадила меня на каменную лавочку, положив на нее подушку, чтобы я могла погреться в слабых лучах зимнего полуденного солнца. Мистрис Форстер воспользовалась редкой возможностью и представила меня остальным двум леди, проживавшим в поместье и занимавшим по отдельному крылу дома.

Сперва она познакомила меня с властной и грозной мистрис Оуэн, седовласой матерью владельца Камнора доктора Оуэна. Несмотря на преклонный возраст, остроте ее ума и языка могли позавидовать многие. Свои мысли она высказывала так искренне и с такой непоколебимой убежденностью, будто это были откровения самого Господа Бога, спустившегося ради нее с небес. Она, несомненно, считала, что каждое ее слово нужно высекать на каменных скрижалях, как десять заповедей. Эта женщина ткнула меня в бедро клюкой и велела повернуться кругом, чтобы она могла как следует меня рассмотреть. Когда я выполнила ее пожелание, старушка тяжело вздохнула, и я так и не поняла, одобрила она меня или нет.

Затем меня представили стареющей красавице Элизабет Одингселс, всеми силами пытающейся сберечь свои девичьи чары, прибегая к помощи хны, румян, краски для век, тугого корсета и искусного портного, питающего болезненную слабость к ярким, кричащим цветам. Она носила весьма открытые наряды с модным нынче при дворе низким корсажем, несмотря на страшный холод, царивший в поместье. Мистрис Форстер как-то прошептала мне украдкой на ухо, что та подкрашивает себе соски. «Не приведи господь, случится “неловкий момент”, и ее грудь выскочит из глубокого выреза платья! Не верьте ее напускному благочестию, если вы погостите у нас подольше, то наверняка станете свидетельницей одного из таких “неловких моментов”. Она, должно быть, еще девицей научилась прибегать к таким ухищрениям, так что теперь этим средством обольщения владеет в совершенстве. Некоторые женщины довольствуются томными улыбками и чуть подкрашенными ресницами, но Лиззи Одингселс этого мало, ей непременно нужно вывалить свое добро из корсажа. Она не раз проделывала подобное на моей памяти, даже как-то устроила представление на похоронах моего дядюшки – упала в обморок, и все мужчины тут же бросились ее поддержать. Один наш знакомый летел к ней, не глядя, куда ступает, и упал в открытую могилу», – гневно рассказывала она.

Я заметила, что мистрис Форстер относится к мистрис Одингселс весьма холодно, много хуже, чем того требовало простое неодобрение ее поведения, так что, обменявшись со мной любезностями, женщина тут же отсела от нас подальше, склонив над вышивкой голову в шляпке, украшенной роскошными павлиньими перьями. Тогда-то мистрис Форстер и поведала мне всю правду.

– На вашем месте, дорогая моя Эми, я не стала бы слишком уж сближаться с Лиззи Одингселс. Она весьма хитра и будет до последнего улыбаться вам в лицо, но в один прекрасный день нанесет удар в спину. За нею водится привычка предавать друзей, – предостерегла меня она и стала рассказывать об их детстве – как оказалось, они были когда-то лучшими подругами. – Мы были очень близки, даже неразлучны. Она была мне как сестра. А теперь… – Она вздохнула и сокрушенно покачала головой. – Скажем так, этот красный корсет соответствует ее истинной сущности, если вы понимаете, о чем я. Она – любовница моего мужа, нет смысла скрывать это от вас, отрицать или пытаться приукрасить неприглядную правду.

Их роман начался, когда мистрис Форстер была enceinte, в положении, как деликатно выразилась моя компаньонка, на всякий случай погладив себя по животу, чтобы я точно поняла, что она имеет в виду. И вправду, леди Дадли вполне могла не знать ставшего нынче модным словечка, которым придворные дамы предпочитают называть такое состояние. Им оно кажется более утонченным и приличным, чем выражения «ждала ребенка» или «была беременна».

– У мужчин есть свои потребности, они не могут им сопротивляться, распутные создания, – продолжила мистрис Форстер, и я сразу поняла, что она имеет в виду не только своего супруга, но и всех остальных мужчин, и что с этой женской участью должно смириться.