Книга История руссов. Варяги и русская государственность - Сергей Лесной

Будучи весьма солидно обоснованной в некоторых своих деталях, она, однако, проблемы не решила, скорее запутала ее, ибо центральный вопрос решен ею неверно.

Основной вывод ее: записка принадлежит готскому топарху, т. е. жителю южного берега Крыма, и главнейшие события развиваются будто бы на территории Крыма в связи с войной с хазарами и дальнейшим заключением союза со Светославом Завоевателем.

Произведя анализ записки, мы, как и некоторые другие исследователи, пришли к заключению, что к Крыму она не имеет никакого отношения.

Вестберг упустил самое главное: записка написана по-гречески, о готах в ней не сказано ни слова, не сказано ни слова ни о Херсоне, ни о Кафе, ни о Пантикапее, чего нельзя избегнуть, говоря о событиях в Крыму. Речь идет о каком-то небольшом греческом городке к югу от Дуная.

Основным доказательством «за» Вестберг считает то, что упоминается «Klemata»; он указывает, что это слово упоминается, как собственное имя, только Константином Багрянородным в его сочинении «De Administrando Imperio» («Об управлении империей») и нигде более во всей византийской литературе не встречается. Багрянородный, однако, пишет не «Klemata», а всюду «Klimata». Хотя буквы «i» и «е» некоторые путали из-за сходной фонетики, есть основания думать, что речь идет не об одном и том же. Итак, топарх говорит о городке «Klemata», Багрянородный — о южной области Крыма «Klimata», причем последний термин употребляется только Багрянородным.

Из разных отрывков Багрянородного ясно, что Klimata он называет южную часть Крыма между Херсонесом и Боспором, Вестберг делает произвольное заключение, что не только целая область называлась Klimata, но и существовали крепость и город с таким же названием. Такого города история не знает, между тем автор записки говорит именно о городке Klemata.

Из записки видно, что город Klemata обладал слабыми стенами и что греки (о готах не сказано ни слова!) жили в разоренном еще прежде теми же варварами городе. Когда городу стала угрожать новая опасность, топарх восстановил кое-как крепость. Варвары отступили перед войском топарха «немногим более 100 всадников и 300 стрелков». Значит, это был небольшой город с населением в 3–4 тысячи человек, не более.

Из записки видно, что варвары разрушили поблизости «более десяти городов и не менее пятисот поселений». Это относиться к Крыму не могло, ибо 10 городов там, возможно, и было, но 500 сел существовать не могло, ибо их нет даже и теперь, когда населенность Крыма возросла во много раз.

Что речь шла не о Крыме, видно из того, что в минуту смертельной опасности топарх не обратился за помощью ни в Херсонес, ни в Кафу, ни в Боспор, ни, наконец, к каким-нибудь соотечественникам-готам в горном Крыму.

Когда опасность временно миновала, топарх обратился к соседям с вопросом, что делать теперь. Эти соседи не были ни греками, ни готами. Klemata был греческим поселением где-то далеко от родины среди чужого народа.

То обстоятельство, что топарх искал себе союзника «за Дунаем», дает некоторое представление о локализации Klemata: Klemata был к югу от Дуная. Нападали какие-то варвары, переходя Дунай, но в тылу своем они имели руссов, к ним-то за помощью и обращался топарх, возможно, именно к князю Светославу.

Вестберг не учитывает нелогичности выражения — может ли человек, живущий в Крыму, сказать о князе в Киеве, что он «за Дунаем», ведь Дунай совсем в стороне, границей скорее является Днепр.

Далее, возвращаясь домой, топарх переправляется через замерзший только что Днепр и попадает в Маврокастрон. Маврокастрон — это Ак-Кермец турок, Аккерман русских, Белгород летописей, современный Белгород-Днестровский. Ясно, что топарх шел к Дунаю, а не в Крым, возвращаясь домой.

Топарх пересек Днепр где-то в нижнем течении с востока на запад. Могут спросить: почему, ведь Киев на правом берегу. Дело было в начале зимы, т. е. когда князь был в полюдье, естественно, что топарх, торопясь, поехал туда, где был князь, например, в Переяславль. Заключив договор, топарх направился домой и вынужден был перейти Днепр в момент его замерзания. Картина произвела на него сильное впечатление, и он оставил нам ее описание. Никаких дат, как и имен, в записке нет. Астрономическое наблюдение топарха дало возможность Вестбергу установить, что Сатурн занимал указанное положение только в 963 году. Отсюда можно сделать вывод, что топарх ездил заключать договор только со Светославом. Однако положение Сатурна после захода солнца могло быть таким же и до 963 года, т. е. относиться к совсем другой эпохе.

Уточнить ничего нельзя, ибо, сколько можно судить, умолчание записки в отношении деталей намеренное, своего рода шифровка.

Перейдем к выводам: 1) так называемая «Записка готского топарха» никакого отношения к готам не имеет, ни прямо, ни косвенно о них не сказано ни слова, поэтому записку следует называть «запиской греческого топарха», ибо написана по-гречески и речь идет о греческом городке Klemata, 2) никакого отношения к Крыму эта записка не имеет: города Klemata в Крыму не было, была целая область, называвшаяся Klimata, ни одного крымского города не упомянуто ни в событиях с варварами, ни на пути домой, ни слова не сказано о море и т. д.; речь идет о каком-то небольшом греческом городке в районе Дуная, 3) вполне возможно, что в основе записки лежало заключение договора между топархом Klemata и Светославом, но утверждать положительно этого нельзя. Даже если бы это было действительно так, то из факта договора ничего интересного для истории выжать нельзя.

Работа Вестберга, несмотря на огромную вычислительную астрономическую работу, на труд по переводу и комментариям, совершенно не соответствует по результатам затраченному труду, времени и средствам. Она скорее даже вредна, ибо заставляет трудиться над опровержением основного вывода, что речь идет о готах и Крыме. Если бы Вестберг уделил больше внимания простой логике, пользы было бы больше[174].

Приложение

Повествование о крещении руссов

В данном томе «Истории руссов» Сергея Лесного целиком воспроизводится один византийский текст, который позволяет существенно удревнить историю русской христианской культуры. Текст этот был фактически предан забвению и в дореволюционную, и в советскую эпоху, поскольку выводы, следующие из него, противоречат и церковному преданию, чрезвычайно высоко оценивающему роль князя Владимира в первоначальном Крещении Руси, и светской историографической традиции, склонной так или иначе «подтягивать» к эпохе Владимира начало развитой русской культуры.