Книга Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

На стене гостиной, где обычно висел натюрморт со срезанными лилиями, ныне появился массивный крест. Он бы отражался в зеркале, но зеркало прикрыли тканью, а на столе вместо привычных Брокку блюд стояло одно, плоское и широкое, с дюжиной свечей, окружавших фарфоровую статуэтку.

– Пречистая Дева. – Мисс Оливер заслонила статуэтку и свечи, точно опасаясь, что Брокк каким-либо образом оскорбит это чужое божество. – Заступница страждущих.

Пусть тогда заступится за душу Дитар.

Сиделка, миссис Сэвидж, обнаружилась на кухне.

– Горе-то, горе какое! – Она торопливо прикрыла пироги чистой салфеткой. – Ну да там ей будет легче!

Она подняла взгляд к потолку и широко перекрестилась. А потом вернулась к пирогам, разом позабыв о Брокке.

В этом доме все вдруг стало чужим.

Пустым.

И священник, приглашенный мисс Оливер, косился на Брокка с неодобрением. От черных одежд воняло ладаном и камфорой, а еще отчего-то имбирными пряниками. И запах этот вызывал тошноту.

Мисс Оливер поддерживала священника под руку и что-то тихо говорила.

Миссис Сэвидж спешила накрыть стол…

…из цветочной лавки доставили букеты багряных роз, обвитых черными лентами.

…бальзамировщик явился с тремя помощниками и массивным коробом на колесах. Короб застрял на пороге дома, и помощники суетились, то толкали, то дергали, не в силах сдвинуть его с места.

…мялся у порога дагерротипист, прижимая к груди кофр с камерой.

– Я настоящий профессионал, – заявил он и, пристроив камеру на свободном столике – лампа Диты с рыбками исчезла, – вытер пальцы о засаленные лацканы. – И вы останетесь довольны.

Брокк останется.

Он должен.

Ради Диты и… ради себя.

Чуждый ритуал, человеческий, расписанный по часам, переполненный обычаями, которые непонятны и порой отвратительны.

Сдерживаться.

Ждать. Делать вид, что он, Брокк, сторонний человек.

…и бальзамировщик спорит с дагерротипистом за право первым прикоснуться к телу. Священник, затаившийся в углу, наблюдает за обоими, перелистывая страницы черной книги, из нее листья на пол не сыплются. Зато человек щедр на слова.

Брокк не понимает и половины.

Он садится в углу комнаты, которая преображается на глазах. Вслед за лампой исчезают иные вещи. Часы. И золоченый канделябр. Круглое зеркальце с длинной ручкой, точно забытое Дитой на полке… книги, которые мисс Оливия сочла несерьезными. Фарфоровые котята, купленные Лили на ярмарке…

Темные полотнища закрывают окна, сам дом погружается в траур. И багровые розы в сумраке глядятся черными.

…а людей мало.

Плакальщицы. И женщины, нанятые, чтобы обмыть тело. Они переговариваются вполголоса, но Брокку кажется, что голоса гудят над ухом, а слов не разобрать. Он и не пытается.

Сидит. Ждет.

Он заперт в доме вместе со свечами и статуэткой Пречистой Девы, которая кажется опаленной огнем. Брокк мысленно обращается к ней, не уверенный, что будет услышан. Чужие боги далеки.

И все-таки…

Дита заслужила легкого посмертия. А еще предстоит написать письмо Лили. Сказать, что мама умерла и… и как сказать такое? Брокк вцепился в волосы и закрыл глаза. Он не заметил, что начал раскачиваться, это с ним случалось в минуты волнений. Очнулся от прикосновения.

– Вас спрашивают. – Миссис Оливер возвышалась над ним. В руках она держала крест как-то так, что Брокку подумалось – ударит.

Спрашивают?

Кто?

Инголф.

Он стоял на пороге дома, разглядывая дверь с неприкрытой брезгливостью.

– Что? – Лишь сделав вдох, Брокк понял, насколько тяжело ему дышалось в доме.

– Кажется, я не вовремя, – без тени сожаления заметил Инголф. – Но хотелось бы побеседовать с вами о… неких недавних событиях.

Белое пальто из кашемира ему к лицу, как и костюм касторового оттенка. А перчатки черные, с широким по последней моде швом наружу.

Он всегда умел подчеркнуть собственное превосходство, хотя бы в одежде.

– Мы будем стоять здесь? – Насмешливо приподнятая бровь. И взгляд, ледяной, исполненный презрения. Инголф из рода Высокой Меди не стал бы связываться с человеком.

Разве что ненадолго.

Исключительно из любопытства.

– А что вы предлагаете? – Злость отрезвила.

И горе отступило ненадолго.

– Прогулку. – Инголф раскрыл черный зонт, достаточно объемный, чтобы укрыть двоих, не от дождя, но от влажного снега, что ложился на невысокие ограды, на розовые кусты, скрытые под еловыми лапами, – Дитар так о них беспокоилась. И что будет с розами теперь?

С самим этим домом?

Нет, с домом просто. Есть Лили… захочет ли она жить здесь? Если нет, то Брокк проследит, чтобы поверенный нашел другой дом. И с банковскими счетами надо будет разобраться, с украшениями. У Диты было их много, и следует собрать все более-менее ценное, отправить в хранилище.

– Никогда не понимал этой вашей противоестественной привязанности. – Инголф начал беседу первым. – У вас очаровательная жена… а вы продолжаете появляться здесь.

– Печетесь о моем моральном облике?

Жена.

Сегодня Брокк вернется домой. Встретит ее… скажет… что ему сказать?

Ничего. Сбежать и спрятаться в тишине мастерской, придумав крайне неотложное дело, лишь бы не видеть ее, не думать о…

Не думать не выйдет.

– Мне глубоко плевать на ваш моральный облик, – доверительно произнес Инголф, остановившись перед лужей. – Но вы должны признать, что мы слишком разные.

– Мы с вами?

– Мы с ними. – Он проводил взглядом молочника, который сноровисто раскатывал над тележкой шерстяное покрывало. – Кровь не должна смешиваться. Это противоестественно и… – Инголф замолчал.

– Договаривайте уже.

– И ведет к вырождению. Они плодятся. С каждым годом их становится все больше, а нас… лет двести тому на каждого пса приходилось десять человек. А ныне – сто… а что будет еще лет через двадцать?

– Понятия не имею.

Черные перчатки. И черный зонт. Он любит играть с цветами. И со словами тоже.

– Они нас или уничтожат, или поглотят.

– Что вам нужно?

Брокк не в настроении выслушивать очередную безумную теорию, которая вот-вот расколет мир.

– Мне нужно узнать, куда вы отослали Ригера.

– Что?

– Ригера, – терпеливо повторил Инголф, перехватывая зонт. – Видите ли, мастер… – он не давал себе труда скрыть насмешку и презрение, – он подрядился выполнить для меня кое-какую работу. И исчез.