Книга Руфь - Элизабет Гаскелл

— Ну, Леонард, — сказала мисс Вера, подойдя к ним, — будь же молодцом. Мама скоро к нам вернется.

Мисс Вера сама чуть не плакала и, вероятно, не удержала бы слез, если бы не нашелся хороший повод побранить Салли: та выразила о подвиге Руфи то же мнение, которое сама мисс Вера высказывала часа два тому назад мистеру Бенсону. Взяв за основу доводы, которые приводил брат, мисс Вера прочла Салли такую проповедь по поводу ее маловерия, что сама себе удивилась. Мисс Вера была растрогана до глубины души, она поскорее затворила дверь из кухни в салон, опасаясь, как бы возражения Салли не ослабили ее веры в праведность поступка Руфи. Слова пересилили ее собственное убеждение.

Каждый вечер мистер Бенсон ходил осведомляться о здоровье Руфи и всякий раз возвращался с добрыми вестями. Эпидемия, правда, свирепствовала по-прежнему, но Руфи она не коснулась. Пастор рассказывал, что ее лицо всегда ясно и спокойно и омрачается только, когда она рассказывает о смертях, случающихся несмотря на все ее заботы. Мистер Бенсон говорил, что никогда не видел Руфь такой прекрасной и кроткой, как теперь, когда она жила среди болезни и страданий.

Теперь они гораздо меньше боялись заразиться, и однажды вечером мистер Бенсон даже разрешил Леонарду вместе с ним дойти до улицы, где находилась больница. Здесь им следовало расстаться, и мистер Бенсон велел мальчику идти домой, но тот медлил, глядя на толпу, которая с напряженным вниманием всматривалась в освещенные окна больницы. Ничего не было видно, но у большей части собравшихся родные или близкие оказались в этих чертогах смерти.

Леонард стоял и прислушивался. Поначалу люди передавали друг другу смутные и преувеличенные (если что-то и можно было преувеличить) слухи об ужасах эпидемии. Потом заговорили о Руфи, и Леонард сдерживал дыхание, чтобы лучше слышать.

— Говорят, она была великой грешницей и это ее покаяние, — сказал кто-то.

Леонард задохнулся от негодования и хотел броситься вперед, чтобы обличить лжеца, но тут заговорил какой-то старик:

— Такая, как она, не могла быть великой грешницей. И трудится она не из-за покаяния, а из любви к Господу Иисусу. И быть ей в Царствии Небесном, куда нам с тобой не попасть! Скажу тебе, брат, когда моя бедная девочка умирала, все боялись к ней подойти, но голова ее лежала в ту пору на коленях этой женщины. Вот так бы и убил тебя, — продолжал старик, поднимая дрожащую руку, — за то, что ты назвал Руфь грешницей. Благословения всех стоящих на краю погибели почиют на ней!

Леонард почувствовал головокружение. Тут поднялся шум: каждый хотел рассказать о каком-нибудь добром деле его матери. Сердце мальчика готово было выскочить из груди от радости и гордости. Мало кто знал, как много сумела сделать Руфь: она никогда об этом не говорила и всегда стеснялась, если слышала похвалы в свой адрес. Леонард поражался тому, с какой любовью и с каким уважением относятся к ней бедные и отверженные. Не в силах сдержаться, он гордо выступил вперед и, коснувшись руки старика, который заговорил первым, попытался что-то сказать. В первый миг у него ничего не получилось: его слишком переполняли чувства, слезы потекли прежде слов, но в конце концов ему удалось выговорить:

— Сэр, я ее сын!

— Как? Ты ее дитя? Благослови тебя Господь! — воскликнула какая-то немолодая женщина, проталкиваясь сквозь толпу. — Всю прошлую ночь напролет она успокаивала моего ребенка, пела ему псалмы. Мне рассказывали, как тихо и ласково пела она, так что притихли все несчастные, даже те, кто потерял разум, и те, кто не слышал псалмов много лет. Благослови тебя Отец Небесный!

Многие жалкие, удрученные горем страдальцы выступали из толпы, чтобы осыпать благословениями сына Руфи, а он все только повторял:

— Она — моя мать.

С этого дня Леонард, проходя по улицам Эклстона, держался прямо, и многие, завидев его, благословляли Руфь.

Через несколько недель эпидемия пошла на убыль, панический страх ослабел, у людей появилась даже какая-то безумная отвага. Правда, некоторые трусили по-прежнему, и даже больше. Но число больных в госпитале быстро уменьшалось, и теперь уже можно было найти за деньги тех, кто заменил бы Руфь. Но только ее благодарили жители города за избавление от страха: именно она, взявшись помогать добровольно, без мысли о выгоде, бросила вызов свирепой болезни. Руфь простилась с пациентами больницы и, пройдя процедуру очищения по всем правилам, предписанным главным городским врачом мистером Дэвисом, всегда пользовавшим Леопарда, в сумерки вернулась в дом Бенсонов.

Все домочадцы наперебой старались выразить ей свою нежность и заботу. Чай подали раньше обыкновенного, диван придвинули к камину и заставили Руфь прилечь. Она покорялась всему, как послушный ребенок, а когда внесли свечи, то даже заботливый взгляд мистера Бенсона не смог заметить перемены в ее наружности: она выглядела только несколько бледнее. Глаза сияли духовным светом, полуоткрытые губы по-прежнему были розовы, а улыбка, хоть и появлялась реже, чем раньше, казалась все такой же милой.

ГЛАВА XXXIV

«Я должна позаботиться о мистере Беллингаме»

На следующее утро мисс Бенсон настояла, чтобы Руфь лежала в постели. У Руфи было много дел, и ей хотелось успеть побольше, но она покорилась, понимая, что мисс Вере это будет приятно: если она останется лежать, словно и в самом деле заболела.

Леонард сидел рядом и держал ее за руку, иногда отрываясь от книги, чтобы посмотреть на маму, словно желая удостовериться, что она действительно вернулась. Леонард принес Руфи цветы, которые она подарила ему в день ухода в больницу. Он держал цветы в воде, пока они были свежи, а потом тщательно высушил и спрятал. А Руфь с улыбкой показала ему ту единственную розу, которую взяла с собой в больницу. Никогда связь между ней и сыном не была так крепка и прочна.

Много посетителей в этот день побывало в обычно спокойном доме Бенсонов. Раньше всех явилась миссис Фарквар. Она теперь вовсе не походила на ту Джемайму Брэдшоу, какую все знали три года назад. Счастье дало ей красоту и великолепный цвет лица. Она так часто улыбалась, что ее алые губки почти не прикрывали белых зубов, а большие черные глаза светились от радости. Но когда Джемайма взглянула на Руфь, на ее глазах показались слезы.

— Лежите смирно! Не шевелитесь! Сегодня вы должны быть довольны, что вам прислуживают и за вами ухаживают! Я только что видела мисс Бенсон в холле, и она несколько раз повторила, что вас нельзя утомлять. Ах, Руфь, как мы все любим вас, как мы рады — вы вернулись к нам! Знаете ли, я научила Розу молитвам, как только вы отправились в это ужасное место, чтобы она помолилась за вас своими невинными губками. Если бы вы услышали, как она говорит: «Прошу тебя, милый Боженька, сохрани нам Руфь». О Леонард, как ты должен гордиться своей матерью!

Леонард коротко ответил «да», с такой интонацией, будто ему неприятно, что другие понимают или даже имеют право представлять себе, как он гордится мамой.

Джемайма продолжала:

— А теперь вот что, Руфь: у нас есть виды на вас. Это придумали отчасти мы с Уолтером, а отчасти мой отец. Да, дорогая, отец только и думает, как бы доказать вам свое уважение. Мы все хотим на будущий месяц пригласить вас в дом на Орлиной скале. Вы там окрепнете и подышите чудным абермаутским воздухом. Я возьму с собой малютку Розу. Папа на время отдал это имение нам. Там в ноябре бывает великолепная погода.