Книга Ересь - С. Дж Пэррис

— Да, такая смерть чересчур жестока, — подхватил я.

Уолсингем, непредсказуемый человек, обрушился на меня:

— Чересчур жестока? А что они делали с протестантами? Сжигали, резали! Вы же сказали мне, что он хладнокровно убил того юношу, Томаса Аллена! Что он замышлял убийство девицы, хотя она беременна от него! Филип подтвердил, что Джилберт пытался убить и вас. Невинной овечкой его не назовешь, Бруно. Бросьте его жалеть.

— Пожалуй, так, — согласился я, опуская глаза.

— Тяжелое зрелище, — продолжал Уолсингем уже помягче, быстрым движением касаясь моей руки. — Вы считаете меня варваром — заставил на такое смотреть. Но я предупреждал вас, когда вы поступали на службу ее величества: это нелегкий путь. И я хотел, чтобы вы видели все.

— Он хорошо умер, — внезапно вмешался Сидни, как будто он только об этом и думал последний час. — Умер достойно.

— Да, и в Тауэре он тоже отлично держался, — уважительно подтвердил Уолсингем. — Его хорошо подготовили в Реймсе, научили справляться с болью. Ни одного имени мы от него не узнали, сколько ни возились с ним.

Я содрогнулся, припомнив окровавленные пальцы Джерома. Лучше уж не думать, как именно «возились с ним».

— Что станет с Софией? — задал я вопрос и, чтобы скрыть смущение, попытался отпить из стакана.

— С дочерью Андерхилла? Когда она оправится после родов, ее допросят. — Уолсингем поморщился, увидев ужас на моем лице, и добавил: — Полагаю, она будет отвечать охотно, ведь она добровольно рассталась с бумагами. Быть может, она сумеет назвать нам другие имена, кроме тех, что удалось разузнать вам и Уолтеру Слайхерсту.

Министр пронзил меня пристальным взглядом, и я не выдержал, потупился. То ли Сидни все же сказал ему, что я пытался выгородить Софию, приписав ей выдачу бумаг, то ли Уолсингем и сам догадывался, что я утаил кое-что, когда явился к нему после возвращения из Оксфорда. Он мог узнать эти же имена от Слайхерста или Андерхилла. Ричард Годвин, Хамфри Причард, вдова Кенни… И все же я надеялся, что эти люди останутся в безопасности.

— Слайхерст — ничтожество! — прорвало вдруг Сидни, он отодвинулся наконец от подоконника и подошел к столу за очередным стаканом вина. — Иезуит торчал прямо у него перед носом, а он и не заподозрил ничего. Зато Бруно он выдал как главного католика! Ни гроша ему больше не давать, вот что я скажу!

Уолсингем ответил вздохом.

— Не лучший из моих оксфордских осведомителей, что верно, то верно, — признал он. — Пару лет тому назад он предложил свои услуги, чтобы расплатиться с долгами. Подставил Эдмунда Аллена — грубо подставил, прочие паписты в Линкольне от этого лишь глубже затаились. Коллеги его терпеть не могли, никто ему не доверял, и все его сведения — лишь догадки да пьяные сплетни из кабаков. Как раз перед вашим приездом я предупредил его, что больше он не получит жалованья, если ничего ценного нам не представит, — вот он и кинулся отрабатывать деньги.

— Знай я, что он у вас на службе, мне было бы проще, — заметил я, стараясь, чтобы голос мой не прозвучал чересчур жалобно. — Я-то поначалу принял его за убийцу.

Уолсингем снисходительно усмехнулся, но, когда он ответил, я отчетливо расслышал предостережение:

— У каждого свои секреты, Бруно. Он мог оказаться убийцей, кто его разберет. Мне было важно, чтобы личные отношения не повлияли на ваше расследование.

— Никогда! — заверил я его, но в глаза поглядеть так и не смог.

— Очень надеюсь, — веселее подхватил министр. — А теперь, Бруно, возвращайтесь во французское посольство. Из Парижа приходят тревожные известия: партия Гизов укрепляется и злоумышляет против нашего королевства. Сойдитесь ближе с послом и постарайтесь выяснить побольше.

— Изо всех сил постараюсь, ваша милость! — пообещал я.

— Вот и хорошо. — Уолсингем грузно поднялся на ноги. — А теперь Филип сообщит вам какую-то приятную новость.

Он поощрительно глянул на Сидни, и тот дружески облапил меня.

— Мой старый наставник, Джон Ди, желает как можно скорее познакомиться с тобой, Бруно. Он покажет тебе все сокровища своей библиотеки. Он живет в Мортлейке, всего в миле отсюда. Мы поедем к нему прямо сегодня, если ты не против.

— Если я не против?.. — Только это и могло вернуть меня к жизни.

Хотя Сидни и называл казнь Джерома Джилберта моим триумфом, но с тех пор, как мы вернулись из Оксфорда, меня преследовало тягостное чувство, что я, наоборот, потерпел поражение. Глубокая тоска охватывала меня при мысли о стольких понапрасну загубленных жизнях; даже книги перестали меня интересовать. Я часто думал о Софии, о том, как сложится теперь ее судьба, — думал до тех пор, пока не испугался: показалось, меня больше уже ничто никогда не будет радовать. Но вот появилась возможность осмотреть библиотеку доктора Ди, и любопытство, мой верный, неразлучный спутник, вернулось ко мне. Быть может, королевский астролог выяснил, кто отнял у него на большой дороге книгу Гермеса Трисмегиста и куда она могла деться?

Сидни накинул плащ, Уолсингем на прощание пожал мне руку. Его бездонные глаза глубоко заглянули в мои.

— Вы показали себя стоящим человеком, Бруно, — прямо-таки с отеческой гордостью похвалил он. — Филип рассказал мне, как вы рисковали жизнью, чтобы изобличить этого попа, и Тайный совет вынес вам особую благодарность. Я надеюсь на долгое и плодотворное сотрудничество с вами.

Хотя я и не был дипломатом, но предпочел не сообщать, что жизнью я рисковал ради книги и красивой девушки: что пользы говорить об этом, когда ни ту ни другую я не добыл. Пусть уж считается, что все произошло ради вящей славы Англии. Я с вежливым поклоном принял похвалу. Сидни придержал для меня дверь, и мы вышли.

И если из тех кровавых событий, очевидцем которых я стал в Оксфорде, можно извлечь хоть малое благо, то для меня благом будет приобретенная мной уверенность, что ныне, более чем прежде, христианский мир нуждается в новой философии, которая сблизит нас всех, когда мы выйдем из мрака религиозных войн к просвещению. Человечеству необходимо осознать свое единство и единство Бога, как бы по-разному мы ни называли Его и ни молились Ему.

И мне, Джордано Бруно из Нолы, предстоит написать книги, которые разожгут это пламя просвещения в Европе, а с помощью Уолсингема я надеюсь передать свои книги в руки монархини, чей разум достаточно ясен и светел, чтобы постичь мою мысль.

А когда я буду писать Софии, я поведаю о мужестве Джерома в последний его час, но также постараюсь внушить ей мысль, что надежда на лучший мир не должна угаснуть никогда.