Книга Bella Германия - Даниэль Шпек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Винченцо посмотрел на Кармелу, стоявшую по другую сторону могилы. Кармела стала очень красивой девушкой, с пухлыми чувственными губами, с огромными, оливкового цвета глазами. Их взгляды встретились. От порыва ветра ее черные волосы упали на лицо. Кармела приехала с родителями из Палермо. Винченцо спрашивал себя, помнит ли она тот поцелуй на развалинах каменного забора – в день, когда закончилось его детство?
После того как утром после свадьбы они с матерью сбежали в Германию, Винченцо больше не виделся с Кармелой. И сейчас мысль о том, что когда-то он целовал эти губы, казалась ему нелепой до дикости. Винченцо пытался отогнать ее, но запах травы и треск цикад снова и снова возвращали его в то памятное лето.
Развалины были на месте. За ними начиналась оливковая роща, где гуляла свадьба, пока Винченцо ласкал грудь Кармелы с любопытно вздернутыми сосками. Он помнил, как она застонала и как его возбудило и одновременно напугало это неожиданное проявление чувственности. Как близко они были тогда, и как недосягаема она для него сегодня. У Винченцо закружилась голова. Он застыдился своих мыслей о Кармеле, столь неуместных на краю бабушкиной могилы, да еще и в присутствии Тани и всей семьи. И отвел взгляд, будто опасаясь выдать себя.
Позже, когда остальные ушли в дом, Винченцо и Кармела снова устроились на изъеденных временем камнях. К вечеру похолодало, море играло белыми барашками. Вдали, в бескрайней синеве, застыла точка – корабль.
Волосы Кармелы пахли как тогда. Воздух между ней и Винченцо был словно наэлектризован. Если в ясные глаза Тани Винченцо смотрелся как в зеркало, то взгляд Кармелы уводил в бездонную глубину. Винченцо поразился, отметив про себя эту разницу.
Таня волновала, Кармела внушала покой.
– Ты вспоминал меня? – спросила она.
– Да.
– Скольких девушек ты перецеловал за это время?
Винченцо улыбнулся:
– А ты скольких парней?
– Немногих. И ни один из них не целовался так, как ты.
На улице показалась Таня. Огляделась, увидела их на ограде и ушла в дом.
– Помнишь, что ты сказал мне в ту ночь? – спросила Кармела.
– Что?
– Что каждая звезда – это душа умершего человека.
– Я больше не верю в такие вещи.
Кармела накрыла его руку своей.
– Прости, что не приехала на похороны твоей матери. У меня не хватило смелости.
– Ничего страшного. – Винченцо не хотел вспоминать об этом.
– Это правда… что они рассказывают о твоем отце?.. Не могу в это поверить.
– Забудь.
Винченцо поднялся и протянул ей руку.
На следующее утро Кармела с родителями уехала в Палермо. Она украдкой поцеловала Винченцо, прежде чем сесть в отцовскую «ланчию». Таня сделала вид, что ничего не заметила. Они с Винченцо помахали вслед удаляющейся по пыльной улице черной машине и вернулись в дом. Розария занималась уборкой на кухне, Таня села за статью о самоубийстве Ульрики Майнхоф в Штаммхайме, а Винченцо все ловил запах духов Кармелы, оставшийся на его щеке после поцелуя.
Ночью он попытался пережить с Таней то странное, будоражащее чувство, что захлестнуло его в обществе Кармелы. Их с Таней все еще влекло друг к другу, но они уже отдалялись, пусть еще и отказывались признаться себе в этом.
Винченцо была нужна Кармела.
Кармела
«И гонит нас не плотский голод, а голод свободы, любви, нежности, движения и труда…»
Таня сидела на кровати с «Оливетти» на коленях и читала вслух статью из немецкого журнала. За открытым окном звонил церковный колокол – полночь. Винченцо с самокруткой в зубах, голый, лежал на кровати. Ему хотелось спать.
«Не зависть голодного подстерегает сегодня буржуазию под ее обильно накрытым столом, но безумие неудавшихся экзистенций, не сумевших найти себе место в обществе потребления…»
– Эй!
Винченцо погладил Таню по ноге и попытался выхватить у нее журнал. Но Таня увернулась и продолжила читать уже молча.
– Чья это чушь? – спросил Винченцо.
– Йошки Фишера[150].
– Тоже мне «неудавшаяся экзистенция»… Такой вздор можно сочинить только про самого себя. Он вообще имеет представление, сколько людей в мире до сих пор подыхает с голоду?
– Ах да… А про тебя?
– Что про меня?
Таня смотрела серьезно.
– Разве ты не «неудавшаяся экзистенция, не нашедшая себе места в мире потребления»?
Винченцо замер. Способность видеть самую суть – это и восхищало его в Тане, и пугало. И она не просто видела эту суть, она тыкала его в нее носом. Совсем не по-итальянски.
– Я пытался найти себе место вместе с тобой, – возмутился Винченцо, – но тебя это не устроило. Это ты… вечно ты чем-то недовольна.
– Довольство – свойство буржуа. – Таня зажгла папиросу. – Но сытые люди не преобразуют общество.
Она была права, как всегда, но голова Винченцо уже трещала от ее истин. Он хотел ее близости, ласк, ее груди, кожи – всего того, чем не имел возможности обладать. Таня надела шляпу и продолжила выстукивать текст. Винченцо вышел из комнаты.
На кухне он налил себе вина. Розария и ее мать в ночнушках сидели за кухонным столом.
– Зачем ты обручился с ней? – спросила старуха.
Если объекта обсуждения рядом нет, итальянцы бывают прямолинейны до неприличия.
– Потому что я люблю ее.
– Они не обручены, мама, – сказала Розария, которой эта игра в молчанку давно надоела.
– Пресвятая Мадонна!
– Так это у них заведено, в Германии.
Розария пожала плечами. Жаловаться на чужие обычаи все равно что на погоду, это она хорошо усвоила за годы жизни за границей. К чему лишний раз раздражаться по поводу того, чего изменить не можешь? Мать Розарии смотрела на Винченцо так, словно перед ней был выходец из ада. Он допил вино и ушел.
Ночью они любили друг друга, жадно и ненасытно. А потом разразилась июньская гроза. Над черной водой сверкали молнии, мокрые кактусы сотрясались на яростном ветру, по ставням стеной стекала вода, вливаясь в бегущие по улице бурные потоки. Винченцо с Таней курили в постели. Винченцо встал и открыл окно. Несколько холодных капель упало ему на грудь. Отчего они с Таней так и не нашли друг в друге того, что искали?
