Книга Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

Чем свечи лучше электричества, так тем, что романтическая атмосфера создается автоматически. Не освещенное пронзительным светом тело со всеми его не всегда эстетическими подробностями, а мягкий абрис, насыщенный тенями.

Елена села поперек кровати, вытянула ноги до середины кельи, руки закинула за голову, вызывающе выставив свои не слишком роскошные груди. Она явно ощущала себя перешедшей в иное качество. Женщина она теперь, со всеми вытекающими последствиями. Полноценное существо, познавшее не только неведомое ранее удовольствие, но и осознавшее свои права и власть.

Обняла Игоря, сама стала горячими ладонями скользить везде, целовать его мягкими, совсем не такими, как раньше, губами.

— Ты же теперь навсегда мой, князь? Мы с тобой начнем новую, Мещерскую династию. Давай еще раз. Мне понравилось. Только теперь не так. Постельные бабы меня учили, ты не думай. Нас, княжон, с самого детства учат. Книги индийские и арабские, с картинками, читают. Вас, мужчин, воинскому делу обучают, нас этому…

Очень Ростокин удивился. Сейчас действительно не питерская студентка Лена его обнимала, а подлинная великая княжна, с историческим опытом тысячелетней империи. Вспомнилась из прочитанных книг басилисса Феодора, еще кое-какие византийские дамы, имевшие гаремы мужиков почище, чем женские у царя Соломона.

— Ты сейчас все правильно сделал. Не груб был, не спешил. За это я тебя еще больше полюбила. Девичья любовь — не то. Просто глупость. А женщиной с тобой став, никогда тебя не покину. Люб ты мне, и другого не надо.

Шепча эти слова, Елена вела себя так, что напомнила Игорю суккубов, демонов, принимающих женский облик, доводящих мужчин до исступления, а потом…

Но не о каком «потом» ему думать не хотелось.

— Вот, — удовлетворенно сказал Елена, наконец перевернувшись на спину и распрямившись. — Подай вот это… — указала на соседний табурет. Натянула сначала белые трикотажные трусики (разве их в тринадцатом веке знали?), а потом и вязаные солдатские кальсоны с рубашкой. — Теперь я рожу отцу наследника. Старшие сестры опоздали, дуры чопорные…

Ростокину показалось, что его опять использовали. Династические хохмочки, так их мать…

Хотел было спросить: а как насчет всего остального? Любовь там, свадебное путешествие по достопримечательностям Золотого кольца, или в Европу…

«Какая, на хрен, Европа, — тут же возразил он сам себе. — Париж — поганая деревушка, где даже Нотр-Дам построят через полтораста лет. А так — деревня, до Владимира и до Твери как до Марса пешком, не говоря о Новгороде Великом!»

— Спать будешь, княжна? — спросил он, затягивая ремень на кителе.

— А что, по крышам бегать? — ответила Елена, подтягивая одеяло к груди.

Удивительно пересекались манеры и черты характера двух вроде бы разных девушек, но, похоже, одинаково неудобные в обычной семейной жизни. С первой Ленкой он расстался не по своей воле, не понимая еще, что нашел, что потерял, а с этой, похоже, не только великокняжеского стола не нужно, а и вообще…

— Так и поспи, и я тоже…

Елена махнула рукой и отвернулась лицом к стене.

Игорь чувствовал себя совершенно вымотанным. Кто б сказал раньше, что юная девственница может до такого довести. А то у него женщин раньше не было. Мадьярка Алла, страстная до потери сознания, и та оставляла достаточно сил…

Суккуб, не иначе, княжна Елена. Хорошо, что живым удалось выскочить.

Он не знал, каким образом сумел разыскать помещение, где сидели, выпивали и закусывали Александр Иванович с игуменом.

— Ого! — хором сказали оба, увидев то ли князя, то ли корреспондента газеты «Звезды зовут».

Ростокин затворил за собой дверь, надеясь, что до утра ее больше никто не откроет. Ему вспомнилась ночь в келье отца Григория, казначея Кирилло-Белозерского монастыря.

— Бесы ли тебя обуяли, сын мой? — спросил отец Флор, недрогнувшей рукой наливая стограммовую стопку. — На, ее же и монаси приемлют, и ты прими, не пьянства ради, а душевного здоровья для…

— Спасибо, отче. — Игорь махом выпил, посидел, ощущая, как растекается по телу раба божия чревоугодная влага, подцепил двузубой вилкой порядочную порцию монастырской квашеной капусты, которую грешно есть помимо водки.

— А знаешь, товарищ корреспондент, пока ты мировоззренческие вопросы решал (ведь так?), мы с отцом Флором под первый литр удивительнейшие вещи выяснили…

Игорь, сглотнув, поднял взгляд.

— Ты, помнится, отца Григория хорошо знал? Ну, того самого… — Шульгин, забыв о предыдущем, курил, уже не спрашивая разрешения и не выходя на галерею, да и игумен внимания не обращал. Не до того.

— Знал, а что? — Ростокин, еще не перейдя предела, сам к чужой фляге не тянулся, но глазами Шульгину показал, что добавить — необходимо.

— Так отец Флор тоже его очень хорошо знает…

— Это, то есть, как? — Сказать, что Ростокин был ошарашен, — ничего не сказать.

— Да как хочешь, сын мой. — Игумен разлил, почесал снизу вверх бороду, — Достойнейший монах отец Григорий. Кровушки пролил немало, так ведь в мирском качестве, Отечество защищая, что подвиг, а не грех. Зато потом тридцать лет повседневно молился, не за себя только, за всех, с кем служить пришлось…

Ростокин, сглотнув еще сто грамм крепчайшей настойки (куда там братьям-бенедиктинцам с их ликером), медленно уплывал.

— И тебе помог от наваждения избавиться, не так ли?

— Какое наваждение, отче, какой отец Григорий? У нас сегодня одна тысяча двести тридцать седьмой год от Рождества Христова, так? Или не так?

— Ни малейших сомнений, — ласково улыбнулся игумен. — Именно так и в летописях записано: «И нашли на Русь татарови силой бесчисленной лета шесть тысяч семьсот сорок пятого…» От сотворения мира. С отцом же Григорием мы неоднократно встречались года так начиная с семь тысяч пятьсот сорокового, когда он сан принял, стал на разных мероприятиях в епархии и Троице-Сергиевой лавре бывать…

— Так получается, вы тоже?..

— Что — тоже? — осведомился игумен.

Ростокин и не знал, как правильно сформулировать мелькнувшую в голове мысль. Хотел спросить, тоже ли монах участвует в непонятном спектакле, живет одновременно в тринадцатом и двадцать первом веке в одном и том же качестве, при этом все понимая и воспринимая как должное? Но подумал, что прозвучит это как минимум глупо.

На помощь пришел Шульгин.

— Все мы здесь в той или иной мере «тоже». Есть мнение, что келья отца Флора, как и Григория в том твоем случае, обладает определенной экстерриториальностью. Мы с ним, когда здесь заперлись, начали насущные проблемы обороны и высокой политики обсуждать, неожиданно почувствовали, что понимаем друг друга куда лучше, чем на открытом пространстве…

— И настоечка помогла, — хохотнул монах, — не ЛСД, а горизонты сознания расширяет…