Книга Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Тоскуя оттого, что он «баловень судьбы», Потемкин, наверное, был настоящим русским: он стыдился своей власти и гордился своей неуемностью; его отталкивала холодная бюрократия, он гордился своим безграничным терпением и умением переносить любые лишения, был способен на самоуничижение — то есть обладал всеми чертами, на которых зиждется величие истинно русского характера. Его жажда славы, богатства и удовольствий была ненасытна — но удовлетворение этих желаний не приносило счастья. Как-то он позвал своего адъютанта и велел подать кофе. Адъютант побежал выполнять приказ. Он позвал снова. Послали другого курьера. Он повторял требование еще и еще, войдя в какое-то исступление. Когда же кофе наконец принесли, он сказал: «Не надобно, я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня сего удовольствия».[666]

«ЧАС ЛЮБВИ»

Послеобеденное время было в России традиционным временем любви, как французское «с пяти до семи» или испанская сиеста. Многие женщины писали ему, умоляя о свидании. Эти неопубликованные записки, написанные наполовину по-русски, наполовину по-французски, всегда без подписи и без числа, составляют особый раздел потемкинского архива. «Я не смогла подарить вам удовольствие, потому что не успела — вы умчались», — писала одна из корреспонденток крупным, почти детским почерком. В другом письме она же объявляет: «Я с нетерпением ждала мгновения, когда смогу поцеловать вас. Ожидая, я делала это мысленно, с той же нежностью, что наяву».

Потемкин мучил своих любовниц вечными капризами. «Я сойду с ума от любви к вам», — писала одна из них. Его постоянные перемещения и отъезды на юг делали его еще более привлехательным: «Я так сердита, что не смогла обнять вас», — писала одна. «Не забывайте, прошу, умоляю вас верить, что я принадлежу вам одному!» — И жаловалась в другом послании: «Все же вы меня забыли...» Другая мелодраматически объявляет, что если бы она «не жила надеждой быть любимой, то покончила бы с собой».[667]

Он привык лежать на диване в окружении женщин, СЛОВНО султан. Любивший общество женщин, он не видел необходимости ограничивать свои эпикурейские аппетиты. Ту из его любовниц, которая занимала главенствующее положение, дипломаты называли «старшей султаншей». Но он вел себя по отношению к женщинам благородно; об этом писал Самойлов, которому это могло быть доподлинно известно, ибо к числу любовниц князя принадлежала, возможно, и его жена: Потемкин поддавался только порыву души и никогда — тщеславию, «как делают многие люди, добившиеся славы». Но его подчиненные знали, что жен лучше держать от него подальше. Вигель вспоминал историю о том, как «в один вечер звездоносные шуты тешили светлейшего разговорами о женокой красоте. Один из них объявил, что он никогда не видал столь прелестной маленькой ножки, как у мой матери. «Неужели? — сказал Потемкин. — Я не приметил. Когда-нибудь приглашу се к себе и попрошу показать ее без чулка». Отец Вигеля немедленно отправил жену в деревню.[668]

Если Потемкину делалось скучно, он ездил во дворец обер-шталмейстера Екатерины Льва Нарышкина, где пир и танцы продолжались днем и ночью. Там он восседал в сооруженном специально для него алькове; это же место было лучшим для встречи с самыми знатными из его возлюбленных. «Это был приют веселья и, можно сказать, место свидания всех влюбленных. Здесь, среди веселой и шумной толпы, скорее можно было тайком пошептаться, чем на балах и в обществах, связанных этикетом». Здесь князь отдыхал, иногда в молчании, иногда «весело болтая с женщинами». Австрийский посол сообщал своему императору, что «в разлуке со своей племянницей он утешается обществом госпожи Сологуб, дочери госпожи Нарышкиной». Иван Сологуб был одним из его генералов.[669]

ВЕЧЕР

Начало вечера светлейший проводил обычно с императрицей, а когда, около половины одиннадцатого вечера, она удалялась со своим фаворитом, Потемкин начинал по-настоящему жить. Ночь была для него самым плодотворным временем суток. Потемкин не обращал внимания на часы, и его подчиненные должны были следовать его примеру. «Всегда лежит, но не предается сну ни днем, ни ночью», — писал де Линь.[670]

НОЧЬ

Ночные привычки князя довелось испытать на себе сэру Джеймсу Харрису: «У него нет установленного времени для еды или сна, а кататься мы часто отправлялись в дождь, среди ночи».[671]

Не знало границ и любопытство Потемкина. Обсуждая религию, политику, искусство или любовь, он без конца задавал вопросы, дразня и провоцируя собеседника. «Он обладает глубокими познаниями во всех сферах, — писал о нем герцог Ришелье. — Подобно пчеле, которая, вбирая нектар из цветов, создает изумительное вещество, он вбирает знания тех людей, с которыми встречается, а так как память служит ему великолепно, он без труда завладевает тем, что другие приобретают долгим и упорным трудом».[672]

Все, кто знал Потемкина, даже ненавидевшие его, признавали необычайность его ума: Семен Воронцов считал, что князь имеет «бездну ума, хитрости и влияния», хотя ему недостает «знаний, усердия и добродетели». А принц де Линь вспоминал: «Природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд, великая щедрость в раздаянии наград, чрезвычайная тонкость, дар угадывать то, чего он сам не знает, и величайшее познание людей...»[673]

Сегюр часто удивлялся потемкинскому знанию «не только политики, но и путешественников, ученых, писателей, художников — и даже ремесленников». Все общавшиеся с князем признавали за ним «глубокое знание древности». Миранда, путешествовавший вместе с ним по югу, поражался его познаниям в области архитектуры, живописи и музыки. «Этот человек, наделенный сильным характером и исключительной памятью, стремится, как известно, всячески развивать науки и искусства и в значительной мере преуспел в этом», — писал венесуэлец, поговорив с Потемкиным о Гайдне и Боккерини, полотнах Мурильо и сочинениях француза Шапп д’Отроша. Неудивительно, что граф де Дама считал, что «странному» Потемкину он обязан «самыми приятными моментами в жизни».[674]