Книга Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

Те, кто приехал в Россию недавно и впервые, не замечали ничего необычного, когда, например, такие лица, как Молотов, Вышинский, Лозовский и Мануильский, увязывались с политикой Москвы в Тегеране. Но у людей, хорошо знакомых с Россией, эти имена вызывали довольно странные представления.

Молотов, например, выступил на торжественном собрании 6 ноября 1939 года в Большом театре, понося Англию и Францию («которые втягивали в войну не только собственные народы, но и народы доминионов и колоний»), противопоставивших себя Гитлеру в «криминальной войне». Как стало известно, за несколько дней до этого, выступая на сессии Верховного Совета, он назвал Англию и Францию «инициаторами второй империалистической войны», обвинив их лживо рядившимися в одежды «борцов за демократические права народов».

А вот фигура Вышинского, выступавшего в качестве обвинителя на судебном процессе в Колонном зале против Бухарина:

«Речь идет не только о Германии, – заявлял Вышинский громогласно, указывая пальцем на последнего представителя старой революционной гвардии. – На скамье подсудимых сидит не просто антисоветская группа и не агенты какой-то одной иностранной разведки, а сразу нескольких враждебных СССР разведок иностранных держав… не менее четырех – Японии, Германии, Польши и Англии. И это не считая всех других разведок, поддерживающих так называемые дружеские оперативные контакты с вышеупомянутыми».

В заключительном же своем слове он провозгласил:

«Этот судебный процесс еще раз доказывает, что два мира относятся друг к другу как непримиримые, смертельные враги – мир капитализма и мир социализма».

Лозовский, возглавлявший долгие годы красный интернационал профсоюзов и ставший к тому времени заместителем наркома иностранных дел, разглагольствовал с потерявшими всякую надежду на будущее иностранными представителями профинтерна, находившимися в Москве, о морали. Он, в частности, пытался убедить их, что временный отход Советов от требований свершения всемирной революции не означает отказ от этих идей и целей.

«Ситуация изменилась, – возглашал он, – и меняется тактика. Если какой-то лозунг потерял свое значение, а частная формула требует замены на новую, то это не значит, что все бывшее ранее неправильно».

Если бы он сказал это ныне, то кого бы это удивило? А если бы он стал отстаивать сказанное им в 1935 году, что «никакая сила в мире не предотвратит крах капитализма и победу рабочего класса над буржуазией»?

Что же касается Мануильского, бывшего «рабочей лошадкой» в Коминтерне и ставшего народным комиссаром иностранных дел Украины, то он привлекался к переговорам о прекращении военных действий с соседней Румынией, проявляя дружелюбие и готовность к соглашениям, исходя из положения освобожденной Украины и выражая согласие на прибытие английского и американского послов в Киев, чтобы те лично убедились в громадных разрушениях, учиненных там немцами. Действительно ли он желает завоевать их симпатию? И не забыл ли он того, что говорил в 1939 году:

«Годы проходят, но не остается нетронутым ни один камень от этого проклятого капиталистического строя с его войнами и реакционностью, его подлостью и скотством, его прогрессирующей дикостью. Люди будут вспоминать дни, прожитые при капитализме, как кошмарный сон».

Бедный Мануильский. Годы действительно прошли. Сорванные со своих мест камни можно сейчас найти повсеместно – и в социалистическом Киеве, и в капиталистическом Лондоне. И кошмарным сном XX века является не капитализм, а война и оккупация. Понимал ли он, что его анализ был неверным? Сожалел ли о своих словах, сказанных в 1939 году?

Личности, о которых я только что упомянул, были связаны официальными дипломатическими отношениями России с западным миром. В своей работе они контактировали с иностранцами и имели доступ к иностранной прессе и литературе. Скорее всего, это в определенной степени расширило их кругозор. А что можно сказать о других лидерах режима, голос которых был значительно громче, чем у этой четверки, за исключением разве только Молотова? Я имею в виду Берию, Жданова, Щербакова, Андреева, Кагановича и им подобных. Какой совет в вопросах внешней политики они могли дать Сталину?

Эти советские лидеры внешний мир знали мало. Не было у них и личных связей с иностранными государственными деятелями. У них международная жизнь, как политическая, так и экономическая, не вызывала никаких ассоциаций, они целиком и полностью занимались вопросами безопасности России и ее внутренней жизни. Возможно, хотя и вряд ли, концепции этих людей могли иногда приближаться к реалиям действительности, а оценки быть близки к истинным, однако независимый подход к таким оценкам никогда не был сильной стороной коммунистических лидеров. Имеется целый ряд доказательств, что они часто становились жертвами собственных лозунгов, рабами своей же пропаганды. Сохранять здравый смысл в том сумбуре пропаганды и самовнушения, с которыми Россия за прошедшие 20 лет обращалась к миру, было непросто даже для космополитически мысливших ученых и философов. Люди же, о которых идет речь, таковыми и не были. Одному Богу известно, какие представления вызывало у них то, что они слышали о жизни за российскими рубежами, к каким выводам они приходили и какие рекомендации могли давать, исходя из этих соображений.

Вместе с тем имеются серьезные доказательства гипотетичности воздействия такого влияния на Кремль, в котором на первое место выходили меры по сохранению и обеспечению сурового полицейского режима, оттесняя развитие международных связей с зарубежными странами, за исключением тех, что осуществлялись по инициативе самой России. В этих условиях сохранялись конспиративный характер коммунистической партии, секретность деятельности государственного аппарата, изоляция народа от внешнего влияния, поддержание в нем недоверия к внешнему миру и чувства зависимости от советского режима, требование к строжайшему ограничению деятельности иностранцев в Советском Союзе и использование любых средств для сокрытия советской реальности от международного взгляда.

Есть основание полагать, что это влияние основывалось на определенной степени контроля за информацией, которую получал Сталин. Собственно говоря, в отношениях русских людей с иностранцами по сравнению с тем, что было семь лет тому назад, существенных сдвигов не произошло. Представители союзников России испытывали к себе не меньшую подозрительность, чем к немцам в дни, когда развернулась яростная антифашистская полемика в прессе накануне заключения пакта о ненападении. Но как бы то ни было, у нас нет никаких оснований делать вывод, что это решение означало победу изоляционистов. Преобладающее мнение населения страны было все же против этого, поэтому, по моему мнению, проблема требовала самого внимательного изучения после окончания войны. Так развивались события в международной жизни. Несомненно, они были сбалансированы многими людьми, придерживавшимися более здоровой, благоразумной и более ценной концепции о миссии России в мире. Но то, что такая ксенофобная группа продолжала существовать и имела решающий голос на секретных совещаниях в Кремле, очевидно. Не менее ясно и то обстоятельство, что она и не собиралась прислушиваться к мнению и аргументам представителей внешнего мира.