Книга Студентка с обложки - Робин Хейзелвуд

— Понятно.

— Да, мой ангел, мы, итальянцы, любим сочетать полезное с приятным.

Это произносит мужчина, сидящий по другую сторону от меня. Он улыбается, довольный, что вспомнил клише — или потому что не стал прибегать к помощи хлебных крошек, избрав более практичный подход: положить руку на бедро.

Я вздрагиваю. Массимо притворяется, что не видит. Прекрасно: мой агент — сутенер.

Неожиданно лис вспоминает о манерах, убирает руку и протягивает мне:

— Я Примо.

— Эмили.

Мы чокаемся.

— Итак, Эмилия, ты американка?

— Йеп, — говорю я по-американски, потом указываю на него. — А ты, Примо? Ты откуда?

Это шутка. Примо не понимает. Он улыбается шире, радуясь, что девушка рядом оказалась шлюхой самого первого сорта. Он наклоняется ко мне и мурлычет:

— Моя бамбина, я из Милана, а ты… о, ты просто прекрасна!

— Спасибо. — Я тянусь к бокалу.

— Я говорю правду. — Он подталкивает мои ноги своими, предположительно заигрывая. Я и не думала, что можно так себя вести. — Софи Лорен в юности.

Софи Лорен — роскошная экзотическая секс-бомба. К сожалению, я совсем другой тип. Я фыркаю:

— Ага, конечно.

Примо бледнеет.

— Не София! — дает он задний ход. — Клаудия Кардинале!

Когда сравнения со знаменитостями происходят на съемках, именно по визажисту заметнее всего, сколько он в детстве сидел дома с мамой и смотрел старые фильмы. Чем знаменитее визажист, тем более смутные его отсылки. Однажды сам Франсуа Нарс сказал мне, что я похожа на какую-то актрису пятидесятых. Потом я увидела ее в составе исполнителей в роли «второй девушки на платформе метро».

— Клаудия Кардинале?!

— Нет, нет, ты права, не Клаудия! — говорит Примо и, несмотря на мою явную нерасположенность, решает вернуться к моему бедру. — Не София. Очаровательная юная Ракел[103].

Если за ужином тебя сравнивают со знаменитостями, значит, мужчина хочет с тобой переспать.

— Э-э, простите…

Я стою у входа и глотаю дым желанной сигареты. Подходит Массимо с дружелюбным видом, хотя беспокойство в его глазах несколько портит впечатление.

— Эмилия, мой крепкий орешек, веди себя с Примо мило, хорошо? — говорит он. — Ну, с Примо, с нашим боссом.

— Наш босс распускает руки.

На секунду Массимо выглядит довольным — как учитель, лучший ученик которого превзошел даже самые смелые ожидания.

— Ну, в общем…

— Я не буду с ним заниматься сексом.

Массимо отскакивает так далеко, что чуть не попадает в канаву.

— Ой, ой, Эмилия — секс?! Кто говорил о сексе? Просто подружись с Примо, и все!

— Подружиться?!

— Да, подружиться. Друзья помогают друг другу. На то друзья и нужны, так? Так. Примо тебе поможет.

— Примо поможет мне получить заказ у Тито Конти?

— Si, si, конечно!

Я выдыхаю. Он кладет мне руку на талию.

— Пошли, докуришь за столом.

— Еще минутку.

Когда Массимо уходит, я тушу сигарету и зажигаю вторую. Я злюсь, очень злюсь, но не понимаю, то ли потому, что оказалась в такой ситуации, то ли из-за того, что не могу из нее выйти.

Милан — отстой.

Я возвращаюсь за стол. Ужин кончается, все встают.

— Мы идем пить, — сообщает Массимо.

Я напоминаю Массимо, что утром у меня встреча с Тито Конти.

Он берет мои руки в свои.

— Эмилия, расслабься! Всего один бокал! А потом мы поедем по клубам, но ты, если хочешь, можешь уехать спать.

Пауза.

— Один бокал, — настаивает он. — Прямо напротив.

Я бросаю взгляд на Примо. Я крепкий орешек. Я училась самозащите… А если я разозлю своего агента, могу собирать вещи и уезжать, потому что моя карьера в Милане закончится, не успев начаться.

— Ладно, один бокал.

По пути одна из парочек отделяется; увидев это, мужчины присвистывают и ухмыляются. Остальные идут по виа Монтенаполеоне, огибая лужи. Поворот, еще один, переулок, и мы пришли на пьяццу, такую, какие часто увидишь на открытках: потрескавшаяся каменная кладка, статуя Девы Марии в патине, бурчащий фонтан. По периметру расположены бары, мы занимаем столик в одном из них.

— Чезарио и я возьмем мороженое, — говорит Примо, показывая на полосатый навес. — Хочешь?

— Нет, спасибо.

Он хватается за живот, словно от боли:

— Ох, да ладно! Массимо! — кричит он. — Нашей Ракел можно немного мороженого, правда?

Массимо меряет меня кислым взглядом, который говорит: «Эмилия Крепкий Орешек — проблемная девушка».

— Конечно, можно. Пошли, пошли, Эмили, поешь!

Я заказываю один шарик. Булимички берут большие порции с дополнительными сливками. Мужчины отходят. Данте направляется к стойке. Несколько минут спустя официант приносит поднос: охлажденная водка, клюква, апельсиновый сок.

Дженни надувает губки:

— Эй! Где же шампанское?

— Да, где шампанское! — вторит ей Холли.

— Скоро будет, — говорит Данте.

Когда Примо возвращается с мороженым, я благодарю его, но притворяюсь, что поглощена беседой об Атланте. Он нависает надо мной, я тону в амбре одеколона.

— Выпьешь? — спрашивает он.

— Нет, спасибо.

Он делает мне водку с клюквой.

От мороженого нескольким девушкам становится холодно, и мы перебираемся внутрь, где низкие диваны и много свечей. Всем раздают заново наполненные рюмки, компания становится все шумнее и шумнее, особенно Кристи, которая потребовала, чтобы музыку сделали громче, скинула сандалии и прыгает по дивану. У кого-то наверняка есть кокаин. Мне приходит шальная мысль: не узнать ли, у кого.

— Ты не пьешь, — говорит Примо.

— Крепковато, — говорю я.

Вообще-то, коктейль горький — наверное, по сравнению с мороженым.

— Давай сделаю тебе другой.

— Не надо. Мне все равно пора. У меня завтра важный день.

Мои слова остаются без внимания. Я смотрю на часы: час ночи. Ладно, достаточно. Я встаю и пользуюсь «туалетным» предлогом, чтобы проверить, как там с такси. За углом стоит несколько штук. Я уже готова улизнуть, как — черт! — понимаю, что забыла шаль. Она со всем новая, красивая и легкая, из мериносовой шерсти. Придется вернуться.