Книга Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Я пригладил тонкие волосы, свисавшие с моей почти лысой макушки.

— Завладеть глазами и ушами людей — в наши дни это ключ к успеху. Нам необходимо, чтобы каждый известный артист, каждый писатель и каждый музыкант присоединился к нам.

— Но, Фелю, — сказал он, прислонившись плечом к забору, — левые потерпят поражение.

— Мы же победили в феврале, — сказал я.

Но мы оба понимали, что это только слова. Парламентская демократия находилась на последнем издыхании, повсюду говорили о революции и контрреволюции. Военные фанатики требовали введения чрезвычайного положения. Фашистская фаланга усилилась как никогда.

— Это опасная игра, — начал Аль-Серрас. Я думал, он имеет в виду политику, но он смотрел на быка. — Видишь эти рога цвета карамели? Видишь, какие они острые? Это потому, что их не обрабатывали напильником. Считается, что рога для быка — то же, что усы для кошки. С их помощью они определяют ширину проемов — пройдет тело или нет. Теперь смотри. Если быку рога частично спилили, у него меняется чувство ориентации. Это чистой воды обман.

Я рассеянно кивнул и попытался вернуть разговор к политике:

— Республиканцы — не дураки. Они уволили Франко с должности начальника штаба и послали на Канарские острова. Других генералов, Годеда, Молу, разогнали кого куда. По большей части в Марокко, от греха подальше.

— Марокко, — вздохнул он. — Не так уж оно от нас далеко. Слышал поговорку: если в Африке песчаная буря, то у нас в постели скрипит песок?

— Хусто! — взмолился я. — Пожалуйста, послушай, что я тебе скажу. Нам нужна твоя помощь.

Он некоторое время молчал.

— Я рад, что ты приехал, — наконец выдавил он. — И твоя просьба греет мне сердце. Мы с доньей де Ларочей уживаемся как раз потому, что я ей нужен. Так что я все понимаю. Однако… — Он сделал драматическую паузу. — В прошлом году я был в Барселоне. На улицах какие-то люди продавали листовки с республиканскими балладами. Вернее, не республиканскими, а скорее анархистскими. О гордости рабочего класса и тому подобном. Я купил одну, чтобы посмотреть. Минут десять вчитывался, но так и не смог понять, в чем там суть. Подошел к мальчишке — чистильщику обуви. Между прочим, ящик у него был раскрашен в красное и черное. «Тебе чего?» — спросил он, глядя на мой костюм. Именно так, на «ты». Никакого там «Добрый день», ничего. Хотя по одной моей одежде ему должно было стать ясно, что я дам ему такие чаевые, каких он за весь день не заработает. Если, конечно, чаевые еще не объявлены вне закона. Ну ладно. Показываю ему листок с песней и спрашиваю, как же ее петь, если ноты не напечатаны. «А как хочешь, так и пой», — говорит он. Я решил, что он просто нахал, но потом понял, что он имел в виду. Эту песню можно петь по-разному. Они продают эти листки повсюду, в каждом квартале, так что все левые могут сговориться и подобрать подходящий мотив. Музыка для них не имеет никакого значения. Им важны только слова. Вот в чем дело, Фелю, — заключил он. — Мы живем в такое время, когда искусство никому не нужно.

— Вполне возможно.

— В последние годы я не появлялся на публике, — продолжал он. — Я не великий комбинатор, иногда моя правая рука не знает, что делает левая…

— Смешно слышать такое от пианиста.

— Это животное не знает, что будет впереди. А мы знаем. Я — за средний путь.

— Ты не средний! Середина — это посредственность.

— Нет. Есть и другая середина.

— Какая?

— Выживание.

На следующий день мы планировали принять участие в загоне быков. Быка доньи де Ларочей вместе с пятью другими собирались выпустить на волю и дать пробежать по окраинным улицам Малаги, гонясь за несколькими отчаянными храбрецами, несущимися впереди. Затем мы должны были встретиться на арене, где шесть неистовых быков будут ждать в темных загонах схватки за главный приз. Цветок доньи де Ларочей должен был выступать вторым.

Однако в последнюю минуту мероприятие отменили, и никто не знал почему. Мы с Аль-Серрасом пошли бродить по кварталу. На узкой улочке, зажатой между высокими стенами домов, перегороженной веревками, на которых сохло белье, нас окружила группа мужчин в темных штанах, застиранных рубашках апаш и черных кепках. Аль-Серрас, всегда привередливый в одежде, а с годами превратившийся в настоящего франта, резко выделялся на их фоне. Вдруг невысокий паренек с вьющимися рыжими волосами схватил Аль-Серраса за галстук и рванул его к себе. Второй в это время схватил Аль-Серраса за руки.

— У моей подружки и то руки грубее, — взвизгнул фальцетом он, показывая приятелям на тщательно отполированные ногти пианиста.

Мне казалось, я перенесся в далекое детство, на школьный двор. Они просто расстроены отменой зрелища, пытался я уверить себя, но их пристальные взгляды говорили о другом. У одного из парней под рубахой топорщилось что-то, похожее на пистолет. Другой держал в кулаке шейный платок.

— Кем ты работаешь? — спросил рыжий. — Что делаешь?

Аль-Серрас молчал.

Парень потянулся к поясу — к моему великому облегчению, там был не пистолет, а молоток. Но облегчение длилось недолго, так как незнакомец, крепко ухватив Аль-Серраса за запястье, принялся размахивать молотком:

— Почему у тебя такие белые ручки?

Аль-Серрас не шевелился и, как слепой, стоял с вытянутой рукой. Но тут его мучитель отстал от него и обратился ко мне.

— А что ты скажешь? — требовательно дернул он меня за руку.

— Я сборщик оливок, — сказал я.

— С такими руками? — расхохотался он.

Я вырвал у него правую руку и ладонью вверх протянул ему левую:

— Я левша.

— Вот это другое дело, — похвалил он, любуясь мозолистыми подушечками на кончиках пальцев. И уточнил: — Гранада?

— Кампо-Секо. Недалеко от Барселоны.

В конце улицы раздался свист. Рыжий выпустил мою руку, и бандиты молча двинулись прочь, оставив нас с Аль-Серрасом, потных от страха, под бельевыми веревками.

— Хочешь пить? — спросил Аль-Серрас.

— Не то слово.

Мы нашли убежище в кафе. Вяло перешучиваясь, чокнулись за то, что не обмочили штаны перед лицом опасности. Но избавиться от пережитого страха было непросто.

После первой рюмки Аль-Серрас притих, и я решил, что он все еще вспоминает стычку с хулиганами. Но я ошибся.

— Донья Лароча, — печально промолвил он, — уже не та. Пока что она оказывает мне помощь, но недостаточно.

Я сочувственно кивнул:

— Еще по рюмочке?

— Спасибо. Не откажусь.

Мы выпили по второй. Он не спорил, когда я заплатил и за третью. Но заказывать по четвертой я отказался. Тогда Аль-Серрас неуверенно встал и велел мне придержать столик, пока он не вернется. Со своего места я видел, как он вынул из кармана какую-то разрисованную бумагу и стал размахивать ею перед прохожими.