Книга Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Сейчас вместе с ним путешествует художник и изобретатель Леонардо да Винчи. Тем вечером дон Леонардо пришел ко мне на ужин. Это добродушный пожилой человек, чудаковатый на вид, с крючковатым носом, большими, поразительными глазами и длинными, нечесаными седыми волосами и бородой. Несмотря на возраст, у него очень острый и живой ум. Чезаре говорит, что дон Леонардо — инженерный гений и что он уже оказался чрезвычайно полезен, придумав, как использовать взрывчатые вещества для разрушения мостов. Я же могу сказать, что он очень добрый человек и отличается прекрасным чувством юмора. Во время ужина он попросил принести пергамент и достал перо и чернила, с которыми он не разлучается; пока Чезаре рассказывал про ход кампании, дон Леонардо рисовал. Появился Родриго и очень им заинтересовался. Я уже хотела было отправить малыша обратно в детскую и пожурить его за то, что он докучает гостю, но дон Леонардо был очень добр; он позволил Родриго сидеть у него на коленях и смотреть, как он рисует.

Кстати, о Чезаре и его кампании. Не могу не упомянуть еще об одном его спутнике, некоем Никколо Макиавелли, неприятном, скрытном человеке; он почти не притронулся к ужину, поскольку постоянно строчил у себя в дневнике, стоило лишь Чезаре что-то сказать, — как будто мой брат изрекал нечто необыкновенно ценное.

Чезаре рассказал, что без труда захватил земли вокруг Болоньи и Флоренции; эти великие города передали ему в собственность крепости и поместья, устрашившись его армии, поскольку та благодаря щедрости короля Людовика увеличилась на десять тысяч человек. Чезаре говорит, что теперь он непобедим и сможет пройти через всю Италию и завладеть всеми землями, какими только пожелает.

Когда мой брат закончил говорить, в конце ужина дон Леонардо подарил мне законченный набросок. Я была весьма польщена, ибо на этом наброске была изображена я сама, сидящая за столом; однако я поразилась, увидев, сколь печально мое лицо, ведь я изо всех сил старалась держаться при гостях весело и оживленно.

Под моим портретом дон Леонардо написал строчку из стихотворения поэта Санназаро: «Per pianto la mia carne si distilla». «Плоть моя тает и стекает слезами».

Он очень мудрый, дон Леонардо. Он способен заглянуть в самую душу человека, а его волшебный талант позволяет при помощи обычного пергамента и чернил запечатлеть, что у человека на душе. Я много еще чего могла бы рассказать тебе, но письмо — не лучший способ выразить то, что мне хотелось бы сказать. Придется подождать до тех пор, пока я не смогу повидаться с тобой.

Я каждый вечер молюсь за тебя, сестра, и думаю о тебе с большой нежностью. У меня никогда не было лучшей и более верной подруги. Да сохранит тебя Господь!

С любовью, Лукреция».

Я сложила письмо и спрятала в свой томик Петрарки. Я поняла, что Лукреция не могла откровенно поделиться со мной своими мыслями; я поняла намеки на терзающую ее печаль и чувство вины, поняла, что она хотела сказать, упомянув, что ей «пришлось» принять у себя Чезаре, — это означало, что Лукреция сделала это не по своей воле. И еще она намекала, что молит меня о прощении.

Я не могла — и не стала — отвечать. О чем мне было писать? Что я сошла с ума от горя, причиненного отчасти и ее предательством? Что единственное, что доставляет мне радость, — это мысли о мести Чезаре?

Позднее я показала это письмо Доротее де ла Крема. Читая, она поджала губы, потом кивнула.

— Чезаре завладеет всеми землями, какими только пожелает, — подтвердила она. — И всеми женщинами тоже. И каждую ночь будет унижать новую женщину по собственному выбору.

Подобные новости подогрели мою ненависть, и ночью мне приснился сон: я схватила меч, все еще торчащий в моем сердце, нанесла удар, сверкнув сталью, и одним ударом отсекла Чезаре голову. И улыбалась, глядя, как эта голова откатилась прочь от рухнувшего тела, а кровь, гнуснее которой не бывало, хлынула из жил и потекла, словно Тибр.

Странно лишь, что во сне я услышала голос моего брата. Он весело повторил: «Ты просто попыталась убить не того человека».

ЛЕТО 1501 ГОДА — НАЧАЛО ЗИМЫ 1503 ГОДАГлава 36

«Яйцо треснуло», — сказал Альфонсо. Он был одет, как всегда, в светло-голубой атлас; на лице его застыло непривычно суровое, предостерегающее выражение. «И на этот раз его уже не починишь…»

Я проснулась, судорожно хватая ртом влажный воздух августовского утра, и услышала в прихожей плач Эсмеральды. Я кинулась туда и обнаружила ее на полу: Эсмеральда держалась за сердце, словно старалась унять острую боль.

— Эсмеральда!

Я бросилась к ней и схватила ее за полную руку — с возрастом Эсмеральда сделалась весьма дородной. Мне сразу на ум пришел апоплексический удар, поразивший Ферранте. Я помогла Эсмеральде подняться и усадила ее в кресло.

— Посиди здесь, дорогая…

Я отыскала вино, наполнила кубок и поднесла к ее губам.

— Вот, выпей. Сейчас стражник сходит за врачом. Эсмеральда сделала глоток, закашлялась и, тяжело дыша, махнула рукой.

— Не надо врача!

Она взглянула на меня полными горя глазами и жалобно произнесла:

— Ох, донна Санча! Если бы только тут мог помочь врач. — Она судорожно вздохнула, потом добавила: — Не зовите стражника. Я только что разговаривала с ним. Он принес вести…

— Что случилось? — тут же взволновалась я.

— Наш Неаполь, — отозвалась Эсмеральда, вытирая глаза краем широкого рукава. — Ох, мадонна, у меня сердце разрывается… Ваш дядя Федерико вынужден был отправиться в изгнание. Король Фердинанд Католический и король Людовик сговорились и объединили свои армии. Теперь они совместно властвуют над Неаполем. Нынче над Кастель Нуово реют французское и испанское знамена. Фердинанд теперь правит городом.

Я испустила долгий вздох и медленно опустилась на колени рядом с Эсмеральдой. Хотя смерть Альфонсо отняла у меня рассудок и радость, я все же лелеяла робкую надежду на то, что когда-нибудь смогу вернуться домой — в королевский дворец, к Федерико и братьям, к своей семье. Теперь же все это было у меня отнято.

Королевского Арагонского дома более не существовало.

Я была так ошеломлена, что не могла сказать ни слова. Некоторое время мы с донной Эсмеральдой молчали, поглощенные горем. Потом я понимающе произнесла — уголок моих губ подергивался от ненависти:

— А Чезаре Борджа… он въехал в город вместе с армией короля Людовика.

Эсмеральда изумленно взглянула на меня.

— Да, мадонна… Но откуда вы знаете? — Я не ответила.

Я снова впала в оцепенение отчаяния, сквозь которое не могли пробиться даже Эсмеральда и лекарства, приносимые врачом. Моменты передышки случались лишь во время моих прогулок с Доротеей — теперь она почти непрестанно говорила, а я слушала, безмолвная и равнодушная.

Однажды Доротея принесла вести о Лукреции: та осенью вернулась в Рим, повинуясь непреклонному требованию Папы. Доротея рассказала о стычке между отцом и дочерью. В папском тронном зале, в присутствии фрейлин Лукреции, придворных Папы и камерария, его святейшество сообщил Лукреции, что они с Чезаре изучили претендентов, просивших ее руки, и выбрали Франческо Орсини, герцога Гравинского. Орсини уже сватался к Лукреции несколько лет назад, но тогда ему предпочли моего брата.