Книга Ледяная кровь. Полное затмение - Андреа Жапп

— Я тайком переписал, чтобы сослужить службу мадам д’Отон, оба свидетельства против вас. Прочтите. Вы должны подготовиться. Самое обличающее — это свидетельство маленького бродяги. Они не станут проводить очную ставку между свидетелями, чтобы вы не смогли опровергнуть их показания. Это обычная процедура.

Артюс внимательно прочитал копии, сделанные Аньяном. Оба свидетельства были ложными, но до того ловко состряпанными, что чувствовалась рука поднаторевшего в таких делах клирика. Свидетельства было очень легко обратить против графа.

— Допрос, которому вас подвергнут, ибо необходимо называть вещи своими именами, окружен необычной таинственностью, причину которой я никак не могу разгадать. Я только заметил кольца мерзавца Флорена, найденные в доме, который он отнял у одной из своих жертв. Впрочем, ходят слухи, что у них есть еще одно доказательство вашей вины, решающее доказательство, но я не знаю, какое именно.

— Но как они смогли его получить, если я никогда не переступал порога дома Флорена?

— А вот это мне хорошо известно. Рыцарь по справедливости и по заслугам Леоне разъяснил мне свою роль. Он избавил нас от чудовища, чтобы спасти вашу супругу, да вечно хранит ее Господь. Но я не могу выдать его. Умоляю вас, не думайте, будто я боюсь, что они строго накажут меня за то, что я скрыл от них признание, сделанное мне однажды вечером рыцарем. Я боюсь только за мадам д’Отон. Они могут вновь отдать ее под суд, если будет доказано, что Бог оказался не на ее стороне. Но я лучше умру, чем заставлю ее подвергаться новым страданиям. И даже если я солгу, умолчав о некоторых подробностях, моя совесть будет спокойной. Мадам должна жить, в этом я уверен. Я нисколько не сомневаюсь, что Господь вмешался, послав ей на помощь этого рыцаря-го-спитальера.

— Вы очень верно выразили то, что меня тревожит. Именно по этой причине я не упомяну даже имени Леоне. Мало того, что недостойно выдавать рыцаря и спускать на него всех собак, так и Аньес может от этого пострадать.

— Нам надо действовать быстро. Если они, закончив, увидят вас здесь... Мсье... И хотя я сам в ужасе от своего совета, все равно заклинаю вас: лгите. Лгите даже после клятвы. Во имя служения Богу. В конце концов, разве они не оскверняют Евангелия, используя их, чтобы бросать невинных в свои застенки и пыточные комнаты?

— Но почему вы подвергаете себя такой серьезной опасности, пытаясь мне помочь?

— Ради мадам де Суарси, графини, которая озарила мою жизнь, жизнь упрямого муравья. Ибо я чувствую, что она самая ценная из женщин.

Аньян потупил взор. Его маленькое лисье лицо еще сильнее сморщилось. Наконец он признался — голосом, ставшим от печали едва слышным:

— Понимаете, потому что я верил тем, кто сейчас заседает в зале, и им подобным. Верил всей своей наивностью и простодушием. Я верил в чистоту их намерений, в справедливость приговоров, вынесенных ими. Я верил в то, что они стремятся спасти заблудшие души, души грешников. Но сейчас я уже не ошибаюсь так сильно. Некоторые сеньоры инквизиторы, такие как Флорен, всего лишь подлые палачи, вышедшие из ада. Другими движет алчность. Они реквизируют имущество обвиняемых, они наживаются на их страданиях. Оправдание приводит их в отчаяние. А потом есть великое множество таких, кто оплакивает страдания Спасителя, но при этом испытывает презрение к страданиям слабых созданий Божьих. Мучить тело, пытать его до безумия или смерти — разве так можно спасти душу? Я больше не верю в это и презираю себя за то, что прежде верил им.

Слабая улыбка озарила его лицо. В заключение Аньян сказал:

— Если они подслушали наш разговор, я заживо сгнию в подземелье. Умоляю вас, лгите, защищайтесь, мсье. Ради графини, ради вашего сына. Рыцарь де Леоне сказал мне, что достойно сражаться можно только с достойными врагами. Эти же недостойные. Я отведу вас в зал ожидания. Они скоро вас вызовут.

Стоя спиной к одному из окон своей опочивальни, Аньес пристально смотрела на мессира Жозефа. Ему казалось, что графиня стала еще бледнее, чем накануне. Темные круги делали еще более пронзительным взгляд ее серо-голубых глаз. И хотя Аньес держалась стойко, Жозеф чувствовал, что страх не покидал ее с тех пор, как она обнаружила под своей кроватью черный холщовый мешочек.

— Я старый человек, мадам, и повидал на своем веку много удивительных вещей. Но если их критически проанализировать, окажется, что ни одну из этих вещей нельзя объяснить властью злых сил. Речь идет о суевериях. А суеверия распространяются галопом, чему способствуют и тайны, которые наука пока еще не в состоянии прояснить. Наука же, как и все остальное, есть Бог, что бы там ни говорили те, кто затыкает ей рот, поскольку они боятся, и совершенно обоснованно, что знания подорвут их власть. Когда-нибудь мы узнаем, что такое на самом деле гроза, солнечные затмения. Когда-нибудь мы научимся бороться с болезнями. Когда-нибудь благодаря научному прогрессу невозможное станет возможным.

— И все же рассказывают такие жуткие истории... Уже и счет перестали вести свидетельствам тех, кто пострадал, если не умер, от колдовской порчи. Церковь приговаривает подручных сатаны к сожжению на костре... А Церковь не может ошибаться.

Жозеф из Болоньи взглянул на Аньес, но сдержал слова, готовые сорваться с его языка: ведьмы, внушавшие всем страх, оказывают бесценную услугу Церкви, которая выдает себя за единственную силу, способную разделаться с ними и защитить свою паству. Жозеф не сомневался, что графиня была умной женщиной и благоволила к нему. Но он был человеком другой веры, и охота на евреев* мало чем отличалась от охоты на ведьм и еретиков. Благодаря радушному гостеприимству графа Жозеф больше не опасался за свою свободу и жизнь. Но он не знал, сколь долго это продлится. Достаточно одного королевского ордонанса, и облава станет поголовной. Жозеф обошел острые углы:

— Некоторые из этих шарлатанов так уверены в своих... способностях, если можно так выразиться, что безропотно всходят на костер. И тогда легенды о них разносятся по всем уголкам нашего королевства. Все подхватывают и приукрашивают их, преувеличивая воображаемую доблесть этих предсказателей судеб.

— Значит, вы, мессир врач, нисколько не верите в чудеса? — спросила Аньес, потрясенная разумными доводами старика.

— Верю, мадам. Но чудеса — это Бог, даже если он делает своим посредником человека. Бог всемогущ. И когда он карает, наказание, ниспосланное нам, несет на себе божественную, а не человеческую печать.

— Вы...

От мучительной боли в животе Аньес согнулась почти до пола. Ей даже пришлось схватиться за занавеску, которой зашторивали окно на ночь, чтобы не упасть.

— Мадам... — разволновался мессир Жозеф, бросаясь к графине. — Умоляю вас, позвольте мне усадить вас в кресло.

Опираясь на руку старика, Аньес медленно пошла за ним. Пытаясь сдержать приступ рвоты, она закрыла глаза. Мессир Жозеф осторожно вытер пот, выступивший на лбу молодой женщины. Он терпеливо ждал, когда она немного придет в себя. Потом нежным голосом спросил: