Книга Ледяная кровь. Полное затмение - Андреа Жапп

Тонкие губы камерленго Гонория Бенедетти побелели от ярости. У него возникло неприятное чувство, как будто его плоть постепенно сжимается, а кожа на скулах прилипла к черепу. Он поднес руку к лицу, понюхал ее, проверяя, действительно ли от него исходит запах гниения, или это только тревожная иллюзия. Но уловил он лишь легкие флюиды розовой воды, которой обычно умывался по утрам.

Они, его враги, одержали победу. Они вновь одержали победу. У камерленго закружилась голова, и он закрыл глаза. Как это могло произойти? Бенедетти не побоялся задать себе ужасный вопрос: не ошибся ли он с самого начала? Хранит ли Бог его врагов, чтобы показать, до какой степени камерленго упорствует в своей ошибке в течение многих лет? Или же он должен винить только себя за то, что набрал бездарных головорезов? Твердое убеждение, что человеческое существо не в силах самостоятельно управлять своими действиями и зло непременно восторжествует в нем, если не принуждать его к добру, — поскольку творить зло проще и, главное, легче, — взяло верх над душевными метаниями камерленго. Какую глупость он сделал, завербовав того, кого он называл призраком! Что касается сеньора инквизитора, этого Никола Флорена, убитого в Алансоне, о чем камерленго только что сообщили, Од де Нейра была тысячу раз права. Каким безумием было доверить выполнение этой затеи злобе, желанию, вкусу крови!

Вопреки всем ожиданиям, Аньес де Суарси вырвалась из когтей инквизиции*[2].

Бенедетти воткнул лезвие стилета, которым вскрывал корреспонденцию, в ценное дерево своего великолепного стола. Горячо. Он будет горячо молиться, чтобы душа Флорена была навсегда проклята. Впрочем, душа инквизитора не нуждалась в помощи камерленго, чтобы обречь себя на бесконечные муки проклятых.

Камерленго резко дернул за позументный шнурок, соединявший его с крохотным кабинетом секретаря. В проеме высокой двери тут же появился человек.

— Монсеньор, — прошептал он елейным голосом, низко наклонив голову.

— Моя посетительница, дама, она пришла?

— Только что, монсеньор.

— Прекрасно! И чего вы ждете? — рассердился камерленго.

Секретарю с трудом удалось скрыть удивление. Ему еще не

приходилось быть свидетелем вспышек гнева у прелата. Невозмутимость, даже доброжелательность камерленго делали его еще более грозным в глазах всего окружения. Все знали, что топор может обрушиться в любую минуту, пусть этого ничто не предвещает. Бенедетти внушал страх. Впрочем, он этим пользовался в свое удовольствие.

Элегантная особа, белокурая, как облачко, одетая во все карминовое, впорхнула, принеся с собой пьянящий аромат мускуса и ириса.

Бенедетти, почувствовав облегчение, расслабился.

— Од, моя дражайшая красавица... Какое утешение в моих несчастьях... Но устраивайтесь поудобней, прошу вас. Не согласитесь ли выпить стаканчик сладкого вина, которое делают на склонах Везувия?

Од подняла полупрозрачную вуаль, скрывавшую ее лицо, столь очаровательное, что оно невольно притягивало взоры.

— Ах... «Христовы слезы»1, мне расхваливали их сладость.

— Lacrima Christi, в самом деле.

— Предложенные вами... Столь же действенные, как и отпущение грехов, — пошутила Од.

Камерленго улыбнулся, разливая вино в высокие бокалы. Порой у него возникало ощущение, что он так хорошо знает эту женщину, словно однажды она родилась из его головы. И только одна черта характера этого совершенства с изумрудными глазами, с маленьким насмешливым ртом, наделенного железной логикой, оставалась для него загадкой. Неужели она действительно не испытывает никакого раскаяния или скрывает кровавые угрызения совести за невозмутимостью? Бенедетти так долго жил с этой язвой, что ему казалось, что нет более верной и более недоброжелательной спутницы. Язва давала знать о себе по ночам и безостановочно мучила его. Она кровоточила, она терзала его душу до самого утра.