Книга Частная коллекция - Алексей Константинович Симонов

его поддержать.

И Володя с Катей куда-то исчезли.

А экзекуция продолжалась.

– Мы хотели дать зрителю почувствовать время, детали, Питер, детство… А что вы сделали? Опять легенду!

Когда тебя жарят на сковородке, поздно вспоминать, на ка кую наживку ты клюнул. Но для меня важно, что я клюнул именно на эту. И в конечном итоге смыслом моей сдачи в плен, смыслом целого года полудобровольного рабства было: разрушить легенду.

Согласился я далеко не сразу. Я не капризничал, я приходил в себя после провала. Г. С. звонила мне дважды, причем первый раз что-то очень поздно, около полуночи, чем несказанно удивила мою маму (в мамин вариант легенды о Г. С. ночные звонки не вписывались). И в этом разговоре обнаружилось еще одно улановское качество, которое я впоследствии сносил так же безропотно, как в первый раз спросонья: избирательность слуха. Галина Сергеевна слышала не все, что вы ей говорили, а только то, на что считала возможным или нужным ответить, или отреагировать. В тот пер вый раз она просто не слышала моих возражений. Она со мной говорила о будущем фильме.

И здесь, как мне показалось, возникла необходимость объяснить читателю ситуацию, которую мы и сами начинаем потихоньку забывать, – что, где, как и когда. Я не буду про весь застой, я только про свое маленькое отхожее застойное место, именуемое музыкальной студией творческого объединения «Экран» Центрального телевидения в начале 1981 года.

Студия была похожа на мастерскую придворного портретиста времен абсолютных монархий, а представление о герое фильма-портрета как о сановном заказчике пришло ко мне лично после работы с Г. С.

До того мне везло. Везло в том, что мои первые герои обладали безусловным чувством юмора: Утесов, Соловьев-Седой, Ведерников… Я убежден, что люди с юмором могут быть суетными, но на памятник себе и при жизни у них пафоса не хватает.

Перефразируя известный афоризм Ежи Леца об алкоголе и антисемите, можно сказать, что юмор и пафос – сообщающиеся сосуды: стоит потерять чувство юмора, как пафос занимает его место. Так что от строительства памятников и легенд меня довольно долго оберегало чувство юмора моих героев.

Пробую понять, как обстояло дело с этим самым чувством у Г. С. Самое тщательное исследование не обнаружит даже блестки юмора в двух с лишним часах окончательного варианта фильма. Спросить, есть ли у Г. С. чувство юмора, у ее учеников, а значительная часть фильма состоит из их многоголосья, как-то даже в голову не пришло: каждый из них по-своему пытается то ли осознать, то ли сформулировать ту почти мистическую силу, которую они в Г. С. ощущали, и тот магический страх, который они перед ней испытывали, в том числе и в момент интервью.

В личном общении, которое в течение этого года было весьма ограниченным, мои наблюдения недостаточны. Какое-то бытовое чувство юмора у Г. С. было, и в конце концов ей даже можно было рассказать анекдот. Но все-таки ее дом был царством Снежной Королевы. Милая хозяйка поила вас чаем. Но даже горячий чай не давал вам забыть, что милая хозяйка и есть Снежная Королева.

Поэтому сделаю предположение: чувство юмора у Г. С. было, но весьма специфическое. Из исторических персонажей ее эпохи в наиболее ярко выраженной форме им обладал Иосиф Виссарионович, о котором, как и о Г. С., существует куда больше легенд и апокрифов, чем документов и свидетельств. Не претендуя на точность определения – это юмор кошки, играющей с мышкой.

Так что все мои потуги избежать пафоса в конечном счете ушли на то, чтобы этот пафос в картине не торчал ослиными ушами, а приглаженного его там – сколько хотите. И ведь даже сей час, даже мне самому соблазнительно представить дело так, что от имени пафоса и безвкусицы выступала сценаристка, от имени сдержанности и вкуса – ваш покорный слуга, а высоким арбитром – Г. С. Но одно воспоминание мешает уступить этому соблазну:

Сценаристка, уже не помню, по какому поводу:

– Этого в картине не может быть. Вы что, не понимаете, какой скромности человек Галина Сергеевна? Галина Сергеевна – гений скромности! Этого в нашем фильме не будет!

А Г. С. уютно сидит рядышком на диванчике и… (помните, я уже говорил об избирательности ее слуха) ничего. Ни да, ни нет, вообще – будто от нее, как от Чеширского кота, здесь присутствует маленькая полуулыбка.

Словом, вопросы пафоса и юмора в процессе работы не обсуждались, но вот в вопросе сохранения легенды мне противостоял единый, укрепленный, почти не знающий сомнений фронт.

Почти – потому что мои попытки покуситься на легенду были разнообразны, иногда закамуфлированы и, прежде чем дать отпор намерениям противника, следовало обнаружить в них злодейское зерно.

Нахожу в архиве Г. С. копию аттестата выпускницы Ленинградского балетного училища Улановой Галины. Не просто преобладающая, а доминирующая отметка – тройка. Просто две или три четверки – как васильки в хорошо прополотом поле. В первый момент без всякой задней мысли говорю:

– Как же они вас недооценили, Г. С! Характерный танец – тройка, актерское мастерство (кстати, там предмет был назван как-то иначе) – тройка (?!) – это мы берем в картину!

Продолжительная пауза…

И еще одна сложность в создании образа героини этого мемуара: невоспроизводимость речи. Дело в том, что Г. С. была чрезвычайно косноязычна. Но косноязычие это имело одну удивительную особенность: не поняв, что она говорила, вы точно понимали, чего она хочет – так сказать, на уровне первой сигнальной системы. Возьмите синхронные съемки ее репетиций, выключите изображение, оставьте один звук – это даже не балетный воляпюк, это бессмысленный набор слов и междометий. Но там – в изображении – ее божественные руки, тело, они договаривают все.

А в обычной речи, где Г. С. вообще не пользовалась жестом, чем она достигала этого эффекта? Может быть, тем, что сила личности была помножена как раз на Легенду? Но почему за столько лет не сделать попытки преодолеть этот заметный даже у небожителя недостаток? Опять не знаю, но рискну сделать еще одно предположение: ей так было удобнее. Великая труженица Уланова могла бы усовершенствовать и свою речь. Это, как известно хотя бы из «Пигмалиона», требует хорошего учителя и большого желания. Учителей Г. С. могла себе выбрать для усовершенствования речи любых – от Алексея Толстого до Бориса Пастернака. Но – не хотела.

Почему? Опять попытаюсь догадаться. Г. С. выросла в Ленинграде во времена Большого Страха, когда нужно было либо владеть словом блестяще, чтобы скрывать свои мысли, либо говорить