Книга Без воды - Теа Обрехт

Папа умер, услышала она голос Ивлин. Он умер, и уже давно. А ты единственная, кто об этом не знает.

Как странно – столь внезапно узнавать о подобных вещах. Возможно, если бы это произошло какое-то время назад, у нее еще была бы возможность как-то осознать случившееся и хоть немного к нему привыкнуть, но этот момент был упущен. У Норы возникло ощущение, словно она вернулась в свой лагерь, разбитый в поле, и обнаружила, что он давно покинут и все те люди, которых она ожидала здесь увидеть, разъехались и находятся где-то далеко. Роб, Долан, Тоби, Десма и даже Джози – их следы еще виднелись вокруг на примятой траве, но уже невозможно было сказать, как давно они уехали, и куда, и насколько она от них отстала. Они могли находиться от нее на расстоянии нескольких дней или даже лет пути, и, возможно, ей никогда уже не удастся их нагнать. А вокруг покинутого лагеря раскинулась равнодушная темная равнина, плоская, бескрайняя и абсолютно безлюдная. И эта тьма почему-то полностью лишала ее, Нору, сил, одновременно проникая в каждый предмет вокруг нее и как бы стирая его с лица земли. Она и раньше видела эту темную равнину, но никак не могла вспомнить тот путь, каким можно вернуться обратно. А потом на дальнем краю равнины вдруг вспыхнул в окне одинокий огонек. И вновь стала различимой и гравиевая подъездная дорожка, и крытые шифером крыши; вновь стали слышны ее собственные шаги по дощатому настилу перед домом; и вот она уже у родного очага – в самом эпицентре собственной кипящей ярости. Да, ярость эта никуда не делась. Нора выросла с этой яростью в душе, так пусть она до конца жизни живет в ней, заполняя ее душу до краев. Она ведь прекрасно знает и пределы этой ярости, и ее особенности. Значит, она все-таки сумела сохранить собственное «я».

Нора прижала пальцы к подбородку, чтобы не дрожала нижняя губа, и с некоторым трудом, но все же довольно спокойно заметила:

– Калифорния, должно быть, и впрямь такое чудесное место, как о ней говорят, раз мертвые способны оттуда слать письма живым, хоть эти письма и написаны совершенно незнакомым почерком. Ибо он мертв, мой муж, – что бы в этом вашем письме ни говорилось.

– Мертв? – Крейс повернулся к Харлану: – Шериф, у вас есть какие-то свидетельства того, что Эммет Ларк мертв? – Харлан не отвечал. Он так стиснул пальцами коленную чашечку, что костяшки побелели. – Может, вы его повозку нашли? Или кровавый след? Или его лошадь без всадника прискакала? Была ли хоть какая-то причина, которая могла вызвать у этих парней столько ярости? Ведь они форменную резню на ферме моего друга Санчеса учинили. Столько людей перебили.

– Нет, – с трудом вымолвил Харлан. – Никаких свидетельств я не находил. И вам, черт возьми, прекрасно это известно.

И Нора почувствовала, что ей необходимо посмотреть ему в лицо, чтобы удержаться от слез, даже если он на ее взгляд не ответит. Крейс это заметил.

– Ну-ну, миссис Ларк. Не будьте слишком строги к нашему доброму шерифу. Люди с неясным прошлым из Чарлзбурга и Додж-Сити не так часто поднимаются до высоких постов. И уж, конечно, никогда не бывают переизбраны. А вот люди, которые знают, как обеспечить надежность самой жалкой саманной тюрьмы и как предотвратить побег заключенных, потому что сами не раз бежали из тюрем, весьма полезны. Но им отнюдь не требуется, чтобы в год выборов со всех крыш кричали о том, где они свои умения приобрели. – Крейс улыбнулся Норе. – Но вы-то, разумеется, это уже знаете. Ведь между вами и шерифом нет никаких тайн.

Харлан рванулся и попытался встать, но эта неуверенная жалкая попытка была остановлена кулаком Крейса, опустившимся прямо на поврежденное колено шерифа. Каким-то далеким краешком своей души Нора удивилась действенности этого примитивного метода – но на самом деле ей казалось, что все это происходит где-то в другом месте и с людьми, которых она не знает, даже Харлан, откинувшийся на спинку стула с побелевшим от боли лицом, ей не знаком.

А Крейс продолжал:

– А знаете, кто еще хранит тайны мужчины? Его жена. Смешная это вещь – брак. Я-то лично никогда не находил в браке особого утешения, но со временем понял, что брак порой важнее всех прочих важных вещей в жизни человека – его прошлого, его дружбы. Но он, разумеется, не вечен, что и делает его таким опасным. Ибо под конец столь прочного союза каждый из супругов превращается в склеп, где похоронены тайны его второй половины. Или, если угодно, в некое нераспечатанное письмо, ждущее правильного читателя. Иногда возможность узнать содержание этого письма обеспечивается деньгами. Но гораздо чаще, особенно если душевная рана глубока, вполне достаточно просто вызвать презрение. Ибо ничто так не ранит душу, как неверность. Даже если она не доведена до конца. И, похоже, незавершенная неверность ранит особенно сильно. Вот и представьте себе, как может быть больно жене человека, который не в силах скрыть свою любовь к другой женщине, да еще и замужней. – Харлан, кажется, что-то говорил – кажется, он произнес ее имя, – однако Нора его почти не слышала: ей казалось, что уши у нее забиты какой-то непонятной плотной массой. – Подумайте, как сильно эта оскорбленная жена хочет облегчить душу, доверившись кому-нибудь – хотя бы, например, горничной, – и как эта самая горничная, в свою очередь, облегчит душу, болтая с незнакомыми людьми, и это может происходить как дома, так и где угодно еще, и, может быть, эти незнакомцы окажутся достаточно внимательны и не только угостят ее виски, но и позволят ей говорить сколько угодно. Легко ведь представить, как она скажет: «Господи, да наш шериф просто очарован этой воображалой из Аризоны – ни на шаг от нее не отходит! Жалеет ее. Считает, что должен спасти бедняжку, ведь она и так уже наполовину сломлена, ибо несет в душе такое страшное бремя, как убийство собственного ребенка. Да неужели весь город поверил, что это произошло, потому что она от индейцев пряталась? Неужели кто-то мог поверить, что эта дуреха способна отличить вооруженного индейца от бедняги Армандо Кортеса, который ехал к ней, держа в руках – что? Каравай хлеба, кажется? Боже мой, можете вы себе такое представить? Просто ужас!»

Крейс встал, взял в руки пиджак и заявил:

– В общем, так, миссис Ларк. Если вы думаете, что шериф в этих делах будет на вашей стороне – что ж, ладно. Но я, надеюсь, дал вам возможность усомниться в этом. – Он слегка поклонился Норе. – А теперь я поеду за доктором.

– Как умер мой муж?

– Что за глупости вы говорите, Нора! Он в Калифорнии.

– Я хотела бы знать, как он умер.

– Хорошо, предположим, он действительно умер – но зачем вам подробности? – Крейс снял с вешалки шляпу. – Я был рядом с отцом, когда он умирал – с тех пор уж лет двадцать прошло, – но меня еще долго терзали всевозможные тревоги и страхи. Не холодно ли ему? Не испытывает ли он боли? Думает ли он обо мне? О моих братьях? О моей матери? Был ли он в последние мгновения своей жизни тем же человеком, какого я помню, или же превратился в груду невнятных мыслей, слетевшихся из самых дальних и невероятных уголков его памяти? – Крейс надел пиджак, расправил плечи, поправил воротничок сорочки. – Но я так и не услышал ни одного сколько-нибудь удовлетворительного ответа ни на один из моих вопросов; я лишь испытывал удовлетворение, поскольку честно исполнил свой долг и остался с ним до конца.