Книга Ящик Пандоры. Книги 1 - 2 - Элизабет Гейдж

Но парадокс, заключенный в Хэле, был глубже. Благодаря более чувствительной, чем у его политических оппонентов, натуре, он обладал более широким и глубоким взглядом на мировые проблемы. На самом деле сердце Хэла было молодым, неиспорченным цинизмом, поэтому он, в отличие от противников, подходил к политическим вопросам обдуманно, терпимо.

Именно это раннее здравомыслие произвело огромное впечатление на Дуайта Эйзенхауэра и заставило его держать Хэла рядом с собой несмотря на общее недовольство. Как и Хэл, Эйзенхауэр знал об ужасах войны не понаслышке и искренне желал Америке мира на нашей опасной земле. Он устал от звучавших вокруг настойчивых голосов, которые советовали перейти к резко агрессивной внешней политике и постоянно предупреждали о коммунистах, вырастающих как будто за каждым домашним кустом.

Но самая большая загадка, как вскоре поняла Лаура, заключалась в том, что Хэл в действительности не был предназначен только для политической деятельности. Об этом свидетельствовала его нежная, созерцательная натура. Он родился для счастья, а не для больших амбиций. Он был рожден, чтобы украсить мир своей милой личностью и извлечь восхитительные уроки из его таинственных перешептываний. Несравненное чувство юмора Хэла отличало его от политических противников так же сильно, как его богатый интеллект.

Если бы Хэл не родился Ланкастером, он мог бы стать великим историком, политическим философом или, возможно, журналистом. Развивай Хэл свои природные способности к искусству, он мог бы стать художником, поэтом, писателем. Определенно, из него мог бы выйти превосходный политический сатирик. Хэл показывал Лауре свои карикатуры на современных политических деятелей, и та неудержимо хохотала над гротескными изображениями Фостера Даллеса, Джо Маккарти, Шермана Адамса и Дика Никсона.

Хэл представлял политическую арену, как цирк античных масок, на который нужно смотреть со здоровым чувством абсурда, если только не пугаться его смертельной серьезности. Юмор Хэла прорывался сквозь маски, однако художник относился к своим оппонентам терпимо, великодушно прощал их за человеческие слабости, пустые лозунги и лживые избирательные кампании. Даже злобного Маккарти он видел как трагическую фигуру, которой Америка должна подчиняться, не принимая ее особенно всерьез.

Итак Хэл сделал странный выбор в жизни, но намеревался добиться успеха. Он был плохо приспособленным к окружающим условиям, но остался живым. В этом состояло его отличие от прекрасной сестры Сибил, которой Хэл восхищался из-за ее воинственного отчуждения от стереотипного образа жизни, навязываемого ей родителями, но которую он жалел за саморазрушение, мешавшее ей использовать свой огромный потенциал как личности.

Но Хэл имел одно важное сходство с бедной Сибил – физические раны, оставившие шрамы на его теле и свидетельствующие о том, что он отличался от остальных и всегда будет отличаться. Однако Сибил наносила раны себе сама в ярости на жизнь, которую ей приходилось вести, а ее брат получил их в отчаянной битве за свою страну.

Когда Лаура размышляла над этими ранами и думала о глубоком уважении к чести, скрывавшейся за выбором Хэлом политической карьеры, ей казалось, что все его загадки неизбежно ведут в прошлое, к Медали Чести и к корейскому эпизоду, оставившему в его жизни неизгладимый отпечаток. Поскольку все случилось в Корее, он стал героем.

Изгнанный из собственной семьи за выбранную деятельность и характер, Хэл оказался отверженным и в среде своих пехотинцев из-за социальных и классовых различий. Все произошло на берегу одной корейской речки. Хэл совершил вполне понятную ошибку, решив, что опасности подвергается все подразделение, и с самоубийственной яростью и самоотверженностью налетел на врага, будто пожертвовав ради этих людей жизнью, он мог наконец наладить с ними отношения, не только исправить тактическую ошибку, но и разгадать загадку своего существования.

Тот корейский эпизод, очевидно, стал своеобразным поворотным пунктом в жизни Хэла. Он пытался отомстить за смерть на войне своего любимого брата. И в некотором смысле отомстить за свою отверженность. Но чтобы сделать это, ему было необходимо стать лидером, к чему он не имел природных наклонностей.

В результате Хэл оказался наиболее парадоксальной фигурой – героем. Герои – это люди, жертвующие собой ради других с великодушием, граничащим с самоуничтожением, и с самоотречением, мало чем отличающимся от самоубийства.

* * *

Лаура узнала эти и многие другие вещи о Хэле за страстные часы, проведенные с ним. И все они стали частью крепкой основы ее любви к нему. Она любила его за нежность, смелость, капризы и грусть, вызванную изгнанием. Она любила его за неопределенность, таинственность, удивительную невинность и честность.

Хэл умел рассмешить Лауру как никто другой и был очарован ее низким, хрипловатым и каким-то чувственным смехом, вызываемым его юмором. Но эти звуки проникали в самую сердцевину его мужских инстинктов, и слушая их, он не мог не взять ее за руки и не закрыть ей рот своими поцелуями.

Лаура смотрела на шрамы Хэла, прикасалась к ним мягкими руками, словно стараясь залечить скрывающиеся под ними внутренние раны. Но скоро ее прикосновения превращались в любовную ласку, а тихий шепот во вздохи желания. Было невозможно восхищаться прекрасной молодостью и уязвимостью Хэла, не пав жертвой его мощных сексуальных сил. И было так же невозможно восхищаться его телом, не попав под обаяние его невинного, страдающего сердца.

Лаура думала об этом мускулистом, испещренном шрамами мужском теле со странной материнской нежностью. Иногда после занятий любовью Хэл вставал, надевал трусы и начинал расхаживать по комнате. Лаура наблюдала за ним и ловила себя на мысли, что она в восторге и от этих трусов, так как они придавали ему странно детский вид. Он становился похожим на маленького мальчика, которого она обожала материнской любовью.

Однако Хэл был не мальчиком, а мужчиной. Лаура знала, что за его внешностью таится всепоглощающая сила желания, готовая бросить его вперед при виде ее тела, прикосновении руки, звуке голоса.

Уязвленная его несдержанностью, Лаура должна была что-то сказать, чтобы осадить Хэла, но встретилась с его сверкающими, неожиданно настойчивыми глазами.

– Иди сюда, милый.

Она выговаривала эти слова тихим хрипловатым голоском, который только Хэл мог пробуждать к жизни. С грациозностью нимфы, которая всегда безотказно воспламеняла его, Лаура подвинулась к краю кровати, встала на колени, обняла любимого за талию, целуя его грудь, соски, плечи, и постепенно снимая с него трусы.

Но шутка зашла слишком далеко, поскольку выпрямившееся божество между ногами Хэла изголодалось по Лауре и не могло ждать ни секунды. Она опрокинулась на спину, а Хэл оказался сверху. Лаура почувствовала, как его чувствительный кончик входит в ее лоно, теплый и медленный, а затем с могучим потоком удовольствия проникает внутрь, срывая с ее губ вздохи изумления.

Магический ритм держал их в плену, все глубже погружая друг в друга, затем ускоряясь, пока Хэл не извергнул семя в жаждущие его глубины. Стоны экстаза звучали в ушах Лауры как гимн судьбы, почувствовать это она мечтала всю жизнь. Лаура и не думала, что мужчина может так отдавать себя.