Книга Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855 – 1879 - Дмитрий Оболенский

Оратор американской депутации просил при этом Горчакова принять адрес и изложить его содержание Его Императорскому Величеству. Князь Горчаков, будучи уже знакомым с содержанием этого адреса, касавшегося в самых умеренных выражениях одних теоретических вопросов, не счел нужным отказать в этом. По примеру американской и женевская просила принять ее адрес, который она называла „общеевропейским“ на основании того, что под сим подписалось множество лиц. Но прежде чем принять этот адрес, канцлер пожелал ознакомиться с его содержанием. Пробежав его тут же, он объявил депутатам, что заключающиеся в нем описания религиозных гонений, будто бы претерпеваемых эстами и латышами, основано на неверных сведениях и имеет вид обвинительного акта. Вследствие этого канцлер отказался принять швейцарский адрес и предложил депутатам передать только один американский. Посоветовавшись между собой, депутаты пришли к заключению, что подобное предпочтение принесло бы ущерб достоинству коллективной депутации и потому решили не подавать ни одного из трех адресов. Они попросили канцлера от себя лично изложить им письменно свой ответ, но князь Горчаков отказался, говоря, что он был всегда врагом лишнего писания и что письменное повторение сказанного было бы нужно лишь в том случае, если бы слова его не были поняты, так как это действительно было возможно, потому что князь Горчаков, отвечая депутатам различных национальностей, объяснялся по-французски, по-английски и по-немецки, то он вызвался повторить сказанное. Но депутаты объявили, что они хорошо поняли его, и канцлер отпустил их со следующими словами, которые я выписываю из памятной книжки одного из депутатов: „Alors il dependra de vous de faire à vos commettants le récit de notre entretien“»[221].

Остается узнать, в каком виде они передадут его. Но надо полагать, что в главных чертах он не будет разниться с тем, который я здесь привел, так как он записан со слов моих очевидцев, вполне согласных в своих показаниях.

Уже из этого краткого известия видно, что князь Горчаков спасовал. Но я убежден, зная его легкомыслие и малое знакомство с вопросами внутренней политики, и в особенности с вопросами окраин, что он наговорил депутации всякого вздора, оставя на них впечатление человека, сознательно защищающего une mauvaise cause[222]. Вероятно, немецкая интрига на этом не остановится и пойдет дальше. Этого следовало бы желать, авось они сами помогут нам раскрыть глаза.

Вот уже 3 недели, как продолжается в здешней судебной палате политический процесс по заговору, или, лучше сказать, по тайному обществу, устроенному Нечаевым. Так как в этом несчастном деле замешано очень много молодых людей, слушателей нашей московской Земледельческой академии и здешнего Земледельческого института, то я довольно исправно посещал судебные заседания[223]. Теперь уже первая категория подсудимых приговорена, главные участники в убийстве студента Иванова приговорены к каторжной работе. Участники же в тайном обществе по первой категории или подвергнуты легким наказаниям, или вовсе оправданы. В последнем отчасти виноват прокурор, неправильно определивший характер преступления. Как бы то ни было — это первое дело, производящееся у нас при открытых дверях.

Вообще, и подсудимые, и защитники, вели себя прилично. Сами формы процесса во многих подробностях стеснительны по тонкостям, которые введены в наши судебные уставы и против которых я в свое время сильно работал. Публика очень довольна гласностью этого процесса, и я уверен, что описание всех подробностей этого несчастного дела много принесет пользы и по крайней мере даст мало-мальски развитой молодежи увидеть всю бездну всякого безобразия, в которую влекут ее всякие мерзавцы с помощью лжи, обмана и даже убийства. Престиж таинственности, которым до сих пор прикрывались наши революционные затеи и который возбуждает сочувствие и в тех слоях общества, которые никак бы не сочувствовали бы самому учению, ежели бы знали, в чем оно заключается и кем проповедуется, весь этот престиж исчезает. И ежели правительство успело воспользоваться общим впечатлением негодования, произведенного этим процессом, то много бы можно было сделать хорошего. Но, к сожалению, далеко не все так смотрят на пользу публичности, данной этому процессу, упуская из виду общее, привязываются к частностям, к какому-нибудь смелому слову подсудимого или защитника, и, раздувая это слово, доказывают, что подобные речи могут произвести революцию. Я уверен, что в этом настроении передадут и государю о результате публичного суда. Вместе с тем закрыть суд не решатся, а будет это иметь последствием одно только пустое и бессмысленное раздражение. При всем этом процесс Нечаева наводит на самые грустные размышления. Он обличает в массе молодого поколения теперь такое отсутствие трезвых духовных сил и так мало положительных знаний и определенных понятий, что невольно становится страшно за целое поколение юношей.

К сожалению, правительство смотрит на все это только с точки зрения полицейской — оно просто испугано революционными тенденциями общества, видит в этом растление юношей, опасность власти в государстве вообще, и под впечатлением этого страха собирает целый арсенал всякого рода оружия, дабы ставить материальные преграды революции, будто бы не встречающей никакого сопротивления в России, но, напротив, сочувствие. На этом пути правительство вынуждено не только остановиться во всех своих дальнейших преобразованиях, но даже явно противодействовать уже и тем реформам, которые осуществились и которые требуют правильного развития стараниями и силами самого правительства. Никак не могут наши государственные деятели настолько проникнуться и убедиться в силе и могуществе власти и охранительного начала в России, чтобы смотреть на эти неприятные явления безумных и преступных стремлений молодежи и даже известной части умственного пролетариата как на зло, конечно, нетерпимое, требующее внимания и даже правительственных мер, но не как на преобладающий и гибельный для всего государства элемент, против которого должны быть принимаемы меры даже в ущерб благоустройству всего государства. С одной стороны — крайность подобного воззрения, а с другой стороны — шаткость в принятии самих мер противодействия очень много способствуют усилению революционной партии. Правительство боится даже громко, твердо и ясно сказать слово осуждения этой партии, потому что думает, что никто его не поддержит. Образ французской Коммуны[224] окончательно отуманил взор наших высших сфер. Правительство наше никак не рассчитывает, чтобы оно нашло в России более противодействия силам социальной революции, чем французское правительство нашло его в Париже. И в этом, как по всем почти вопросам, общественное мнение смотрит на дело шире, спокойнее, основательнее, чем правительственные лица, стоящие во главе полиции и администрации. Во всех газетах без исключения передовые статьи по поводу процесса Нечаева строго карают безумное движение, влекущее молодежь на гибель и не имеющее в России никакого сочувственного отголоска. Всем этим благонамеренным заявлениям гг. Тимашев, Шувалов, Левашов, Урусов и вся эта компания не только не верит, но даже утверждают, что это журналисты нарочно пишут, чтобы усыпить недремлющее око III Отделения и проч. Так, эти господа, не давая себе отчета, внутренне сознают, что в их руках власть не может внушать ни доверия, ни сочувствия. Есть одно только явление, которое, по моим понятиям, заслуживает внимания, и то не потому, что я видел в этом явлении какую-нибудь государственную опасность, а меня сокрушает в этом явлении то растлевающее действие, которое производит социальное учение на нашу учащуюся молодежь, и оставляющее на многих из них печать озлобления против всего общества и жизни вообще. Всегда и во все времена молодые люди были склонны увлекаться порывами и идеями общей пользы. Благо народное, осуществление идеи правды на земле — все это во все времена возбуждало юношей к восторженным речам, сходкам и даже тайным собраниям для составления проектов мечтаемых улучшений. В моих понятиях, молодой человек, который никогда не увлекался подобными благородными движениями, гроша не стоит. Собираться вместе молодым людям для обмена мыслей, впечатлений по предметам общего интереса так в натуре человека, что даже те из молодых людей, которые подобны гг. Шуваловым, Левашовым, Бобринским, Тимашевым и всем другим представителям нашего современного консерватизма в правительстве — даже эти люди, когда были юношами, постоянно собирались на сходки, но так как вопросы общеизвестные и политические их не занимали и о них они не имели никакого понятия, то интерес их сосредоточивался на балете, и тут, в качестве театралов, у них были свои нужды, свои масонские знаки, своя солидарность и своего рода отвага для борьбы с театральной дирекцией в пользу той или другой балетнички. Конечно, граф Шувалов теперь был бы очень удивлен, что, в сущности, между ним и Нечаевым по отношению организования кружка — есть только разница в предметах ведения, а не в роли организатора.