Книга Хрущевская "оттепель" и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Суббота 27 октября была потом названа американцами «черной субботой». В беседе с Добрыниным поздно вечером Р. Кеннеди говорил:

— Кубинский кризис продолжает углубляться. Президент полон решимости избавиться от советских баз на Кубе — вплоть до их бомбардировки. Но вы, несомненно, ответите нам тем же где-то в Европе. Начнется самая настоящая война, в которой погибнут миллионы, прежде всего американцев и русских. Мы хотим избежать этого во что бы то ни стало. Однако промедление с нахождением выхода из кризиса связано с большим риском, тем более, что у нас много неразумных голов среди генералов (да и не только среди них), которые так и рвутся «подраться».

Подходящей базой для урегулирования всего кризиса, по его словам, могли бы явиться вчерашнее письмо Хрущева и сегодняшний ответ президента.

— Главное для нас — получить как можно скорее от вас согласие на прекращение работ по возведению ракетных баз на Кубе и на международный контроль над ними. В обмен американская администрация готова отменить карантин и дать заверения, что никакого вторжения на Кубу не будет.

— А как быть в отношении ваших баз в Турции? — спросил Добрынин.

— Президент не видит непреодолимых трудностей в решении и этого вопроса, — последовал четкий ответ. — Главная трудность для него — публичное обсуждение вопроса о Турции. Формально размещение ракет там было оформлено решением НАТО. Объявить сейчас в одностороннем порядке об их закрытии — значит ударить по позициям США, как лидера этого-союза, так и по всей его структуре. С учетом процедуры, существующей в нем, на это потребуется 4-5 месяцев. Однако публично говорить сейчас о таких намерениях президент пока не может.

Все это, конечно, не было обойдено вниманием в Москве.

Оба американских ответа — официальный (на письмо Хрущева от 26-го числа) и неофициальный (на письмо от 27-го) в Москве были получены уже утром 28 октября.

Президиум ЦК КПСС заседал в те дни непрерывно. Демонстрируя спокойность и размеренность жизни политической элиты, отсутствие какой-либо чрезвычайности и нервозности, утреннее заседание 28 октября было перенесено за город, в Ново-Огарево. Ведь это было воскресенье, и негоже было демонстрировать американским журналистам, что в Кремле окна светятся всю ночь и в выходные. На деле же все собравшиеся с самого начала находились в состоянии «достаточно высокой наэлектризованности». Высказывался практически один Хрущев, отдельные реплики подавали Микоян и Громыко. «Другие предпочитали помалкивать, как бы давая понять: сам нас втянул в эту историю, сам теперь и расхлебывай».

В конце концов утором 28-го было принято окончательное решение: принять предложение Кеннеди. И Громыко, не дожидаясь даже, пока будет готов полный текст ответного послания, телеграфировал Добрынину с просьбой срочно связаться с Р. Кеннеди и передать ему следующий ответ Хрущева: «Соображения, которые Р, Кеннеди высказал по поручению президента, находят понимание в Москве. Сегодня же по радио будет дан ответ на послание президента от 27 октября, и этот ответ будет самый положительный. Главное, что беспокоит президента — а именно вопрос о демонтаже ракетных баз на Кубе под международным контролем, — не встречает возражений». В Вашингтоне эта телеграмма была получена в 8 часов утра по местному времени или в 4 часа дня по московскому. Прочтя ее, Добрынин почувствовал большое облегчение: «Стало ясно, что наиболее критический момент кризиса благополучно пройден. Можно было вздохнуть более спокойно».

— Это — большое облегчение, — непроизвольно вырвалось и у Р. Кеннеди.

Тем временем текст обещанного обращения Хрущева в большой спешке был направлен на радио (и в 17. 00 стал транслироваться) и одновременно в американское посольство.

В этом письме Хрущев заявлял: «Я отношусь с пониманием к вашей тревоге и тревоге народа США в связи с тем, что оружие, которое вы называете наступательным, действительно является грозным оружием. И вы, и мы понимаем, что это за оружие». И уж коль скоро США обещают не совершать нападения на Кубу, то и мотивы, побудившие СССР поставить Кубе новое оружие, отпадают. Поэтому советское правительство отдает распоряжение о демонтаже, упаковке и возвращении в СССР всего этого оружия.

Спешка была такая, что согласия кубинцев спросить не успели. Кастро узнал об этом не от самого Хрущева, а из передачи Московского радио и был страшно разгневан.

Итак, в воскресенье 28 октября самая острая стадия, самая опасная фаза кризиса завершилась. Вечером в этот день в Вашингтоне выступал симфонический оркестр Ленинградской филармонии под управлением Е.А. Мравинского. И работники советского посольства во главе с Добрыниным, как и кое-кто из их американских коллег — членов «пожарной команды по тушению кризиса», смогли уже позволить себе удовольствие присутствовать на этом концерте.

Окончательное урегулирование заняло еще 3-4 недели.

Мирному разрешению конфликта способствовало осознание сторонами тех катастрофических последствий, которыми он мог бы обернуться для каждой из них, если бы они вовремя не остановились. Как признавал позже американский министр обороны Р. Макнамара, несмотря на многократное преимущество США над СССР по числу стратегических ядерных боезарядов (примерно 5000 против 300, то есть 17 к 1), известный ядерный паритет между ними тогда уже существовал, и «одно понимание того, что, хотя, подобный удар и разрушит Советский Союз, но ведь десятки его ракет уцелеют и полетят на Соединенные Штаты, удержало нас даже от рассмотрения возможности ядерного нападения на СССР».

И такого рода опасения не были беспочвенными. В ходе исследований, проведенных в 1980 г. под эгидой ООН, был смоделирован конфликт, в котором с обеих сторон против военных целей противникам ход было пущено 1700 ядерных зарядов, в результате немедленно погибли бы 400 тысяч человек военного персонала и 5-6 млн. человек гражданского населения. К тому же еще не менее 1 млн. человек были бы поражены радиацией. Может быть не с такой дотошностью, но о масштабах подобной катастрофы обе стороны определенное представление имели. Так что можно с достаточной уверенностью утверждать, что война в их планы не входила, но возможность атаки как последнего аргумента нельзя было отвергать.

В Советском Союзе тревожные настроения из-за угрозы ядерной войны не достигли таких масштабов, как в Соединенных Штатах. Наша общественность была в меньшей степени посвящена в курс событий.

Как показывают данные опроса, проведенного силами МПУ, о взаимных дипломатических обвинениях Москвы и Вашингтона осенью 1962 г. знали многие, но о причинах введения американцами морского карантина Кубы — всего-навсего 5% опрошенных в 1998 г. и 9% опрошенных в 1999 г.

Мог кое о чем догадываться И.Ф. Пыков, офицер-техник из военного гарнизона Кубинка-1, который еще до десанта на Плайя-Хирон готовил кубинских летчиков к боям, имея чехословацкий паспорт на имя Хуана Петелько. «Были утечки» (информации?), признавала К.М. Ежова, рабочая завода № 67 в Москве. Был в курсе событий офицер КГБ в ГДР А.И. Носков. Рабочему завода № 30 А.И. Кирьянову была известна и причина морской блокады Кубы — отказ Хрущева признать присутствие там советских ракет и убрать их оттуда. Знал все из радиопередач Би-Би-Си шофер МИДа Г.В. Алексеев. Инженер Ромненского машиностроительного завода Л.Ю. Бронштейн утверждает, будто знал, что из расположенной неподалеку ракетной базы много ракет было вывезено на Кубу. Офицеру инженерно-авиационной службы Северного флота А.Т. Щепкину было известно по слухам, что «СССР разместил на Кубе свои ракеты и что их обнаружил там американский самолет У-2». По его мнению, Хрущев поступил не очень-то умно: с одной стороны, «мы показали силу», а с другой, — «своими действиями поставили мир на грань войны». Хотя очень мало было известно П.С. Окладникову, водителю из подмосковного города Железнодорожный, но все же он «слышал что-то о ракетах». «Америка — великая страна, а мы у нее под носом поставили свои ракеты с атомными боезарядами», — говорил А.И. Митяев, инженер ОРГ «Алмаз» в Москве. «Не надо Хрущеву обострять отношения», — думал рабочий Загорского оптико-механического завода А.Г. Андриенко. Офицер ПВО Э.В. Живило остро ощущал полеты американских самолетов в советском воздушном пространстве и думал: «Если не пощекотать им селезенку, то нам еще хуже будет. Надеялись, что балансирование на грани удастся».