Книга Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

14 сентября 1997

Дорогая Маргарита!

Мне кажется, за тобой должок — письмо мне. Впрочем, не важно. Мы находимся друг от друга так далеко, что просто чудо, что мы еще можем общаться. Хочешь еще одного чуда? Пожалуйста, вот оно.

Министерство культуры провинции Росарио при участии Культурного центра организует Международную встречу писательниц. Могла бы ты приехать? Если да, то тебе будет оплачено следующее: самолет туда и обратно, четырехзвездный отель, обеды, транспорт в пределах города.

Тебе будет предложено: принять участие в какой-либо из сессий, принять диплом, памятную медаль, сувениры и сердечность коллег, которые с интересом выслушают тебя, а также — всякие другие чудеса.

Очень прошу, ответь мне как можно скорее, и, если ответ будет положителен, — а мы надеемся, что так и будет, — вышлем тебе официальное приглашение, программу и т. п.

С большим нетерпением жду твоего ответа.

Всего хорошего. Обнимаю, как всегда.

Анхелика

Это было в самом деле чудо. Аргентина меня ждала, звала, даже зазывала. Неужто можно отказаться? И я сгоряча ответила согласием.

Ровно через месяц получаю официальное письмо из г. Росарио.

Культурный центр

«Бернардино Ривадавия»

Муниципалитет Росарио

Сан-Мартин 1080 — Пласа Монтенегро

2000 Росарио

29 октября 1997

Сеньоре Маргарите Былинкиной

Россия

Уважаемая сеньора!

Мы рады узнать, что Вы сможете принять участие в Первой Международной встрече писательниц, которая состоится в Росарио, Аргентине в августе 1998.

(Далее сообщается, что в скором времени мне будут высланы программа всех сессий и официальное подтверждение приглашения; указывается E-mail для возможных вопросов и т. д. — М.Б.)

С наилучшими пожеланиями

Директор, др. Фернандо Чао.

В положенное время я получила документы из Росарио и собралась в Аргентину.

Но не тут-то было.

Вероятно, в результате творческой перегрузки в 95–97 годах или после вражьей вылазки моих «коллег», столь для меня неожиданной, а может быть, от такого фантастического приглашения у меня забарахлило сердце и стало прыгать давление. Пришлось и на сей раз отказаться от прекрасной поездки туда, куда во времена оные рвалась со страшной силой.

Странное дело: Аргентина меня и звала, и отторгала.

Анхелика Городишер, конечно, обиделась, но рук не сложила. Как я поняла, она играла одну из первых скрипок в организации этих международных писательских встреч, затевавшихся в основном ради взаимного рекламирования.

И вот в 2002 году мне снова пришло приглашение участвовать в Третьей международной встрече писательниц, которая должна была состояться в Росарио 7-10 августа и имела такой подзаголовок: «Перо и компьютер — от достопамятных времен до наших дней». Программа содержала много интересных тем, в частности: «Писательницы XIX века», «Писательницы ХХ века», «Первопроходчицы», «Преступить закон буквы», «Образ женщины в публицистике», «Женская литература и глобализация» и т. п.

Писательницы XIX века! Вот где можно напомнить об Авельянеде! Эта тема-пуля попала мне прямо в сердце. Но, увы, не вылечила. Пришлось и в этот раз не внять зову Аргентины.

Мне действительно очень хотелось поехать, но… Поздно. Даже при хорошем самочувствии, оказавшись в Аргентине, я едва ли успела бы вырваться из Росарио в Буэнос-Айрес, чтобы что-нибудь разузнать о Хорхе Виаджо. К этому времени я снова стала частенько о нем вспоминать. Но стоило ли так сильно будоражить себя? К тому же зачем вообще это делать? Мне — 77, ему — под 90. Смешно сказать. Скорее всего, его и на свете уже нет. Хирурги долго не живут.

Итак, на путешествие в Аргентину поставлен крест. Однако ее мистические зовы не прекратились.

Летом 2002 года я жила на даче в Перхушково рядом с коттеджем моей троюродной сестры (с маминой стороны) Ириной Минко-Стуловой.

Июль, жарко, цветет жасмин. Я сижу в складном кресле под яблоней и стараюсь сосредоточиться на переводе немецкого романа. Но перевод не увлекал, невольно стали всплывать в памяти разные эпизоды из давних лет: война, институт… Аргентинская эпопея…

И вдруг — замираю. Не могу шевельнуться.

Архимед был наверняка менее поражен своим открытием, когда возопил: «Эврика!»

Перед глазами, как живая, заплясала открытка с Канарских островов. Сине-зеленый пейзаж, подпись: «Ваш преданнейший…» Не может быть. Неужто это?..

Только теперь мне пришло в голову сравнить подпись на открытке с подписью в кожаном альбоме, принадлежавшем Хорхе Виаджо и затем подаренном мне всей аргентинской делегацией в 53-м году.

Приехав с дачи в Москву, едва захлопнув за собою дверь, я хватаю открытку, четыре десятка лет маячившую у меня перед глазами в коробке с конвертами, и достаю из письменного стола альбом. Сличаю подпись. И там, и тут — одна и та же размашистая завитушка.

Хорхе Виаджо.

Опять злая, даже садистская шутка Аргентины. Теперь она не в будущее поманила и ускользнула, а с головой окунула в невозвратное прошлое.

Не судьба. Или, скорее, я слишком рано сделала его воспоминанием.

И еще — странное совпадение. Моя соседка по подъезду аргентинка, Ана Варела, по моей просьбе разыскала в Интернете дату смерти «известного хирурга Хорхе Луиса Виаджо». Он умер осенью 97-го года. То есть тогда, когда мне следовало оказаться в Аргентине по второму зову Анхелики. Будто желал попрощаться. Так мне хочется думать.

Таков конец этой и долгой, и краткой истории, ограниченной тремя эпизодами. Точнее, тремя днями, которые потрясли мой мир и, как ни смешно, стали самой яркой и самой истинной любовной историей в хронике моей жизни. Все-таки собственное понятие любви и упрямая живучесть памяти о нескольких днях своего счастья разгадали секрет открытки с Канарских островов, которая могла бы и впредь торчать загадочной картинкой на письменном столе.

Есть такая форма невроза — парафилия, когда получают удовольствие от долгого ожидания или предвкушения. Я ничего не ждала, хотя, может быть, и напрасно. Просто каждый любит поразному. Данте видел свою Беатриче лишь один раз в жизни, но посвятил ей и творчество, и самого себя, и был счастлив. Отелло видел свою Дездемону очень часто, но муки ревности убили счастье. Я предпочитаю разделить судьбу Данте. И притом я — счастливее поэта, ибо взаимность есть непременное условие счастья, долгого ли, краткого ли.

Пусть эту мысль баюкает вечный морской прилив у побережья Канарских островов на открытке, наконец нашедшей адресата в XXI веке.