Книга Абу Нувас - Бетси Шидфар

— Пусть споет Асма. Если и ее песня будет вроде этих, значит, мне суждено умереть, и нет мне спасения!

Асма, самая красивая и искусная певица Амина, йеменская невольница с татуировкой на смуглых щеках, села по приказу Амина рядом с ним. Она была испугана, облизывала губы и крепко сжимала лютню дрожащими пальцами.

— Спой нам песню, которая первой придет тебе в голову! — приказал Амин.

Асма открыла рот и тут же сжала губы, испуганно глядя на халифа.

— Пой! — крикнул Амин.

С трудом переводя дыхание, она запела о Кулейбе ибн Ваиле, древнем герое арабов:

— У Кулейба, клянусь своей жизнью, было больше помощников,

У него было меньше грехов, чем у тебя, но вот он обагрен кровью…

Амин, размахнувшись, запустил хрустальный кубок в голову девушки. Она упала, закрыв лицо руками, из глубокой раны на лице хлынула кровь.

— Бросить эту проклятую львам, она все равно ни на что больше не годна! — хрипло сказал Амин и, встав, пнул ногой невольницу. Осколки «изумрудной звезды» хрустнули у него под ногами, а когда девушку унесли, он обратился к Каусару:

— Распорядись, чтобы все ценности из наших сокровищниц были проданы. Вырученными деньгами пусть заплатят войску. И все это, — он толкнул ногой золотые и серебряные чаши, блюда и кубки, стоявшие на ковре, — перелить в динары и дирхемы. Мы сегодня же к вечеру перебираемся в Круглый город, в крепость Мансура, и с нами будут только наши родичи и воины. Поспеши выполнить наш приказ!

Не глядя ни на кого, Амин переступил через натекшую на ковер лужу крови и вышел.

Хасан возвращался домой поздно. Он сделал большой круг, так как на всех перекрестках были протянуты цепи и его не пропускали, несмотря на угрозы и посулы:

«Все добрые мусульмане сидят дома. А бродяги вроде тебя собрались в квартале Харбийя, где грабят на пожаре, воспользовавшись несчастьем людским, или в рынке Карха. Ступай к ним, если хочешь».

Рынок Карха оживлен, как днем, но люди сейчас иные. Большинство — из братства Бану Сасан, с ножами, заткнутыми за туго завязанные пояс, и еще какие-то люди, босые, без одежды, на каждом только набедренная повязка.

Кто — то схватил коня за уздечку:

— Эй, молодец, не узнал меня?

Хасан всмотрелся в заросшее нечесаной седой бородой лицо и отрицательно покачал головой.

— А я вот узнал тебя. Помнишь нашу встречу на постоялом дворе, когда нами предводительствовал Исмаил-басриец?

— Да, теперь вспоминаю, — медленно ответил Хасан, вглядываясь внимательнее в собеседника. Он был тоже босой, в набедренной повязке; торчащие ребра и заросшая седыми волосами грудь измазаны смолой.

— Что вы делаете здесь? — спросил Хасан.

— Мы сражаемся, и проклятые хорасанцы, люди Тахира, боятся нас больше, чем чумы, хотя у нас нет оружия и предводителя.

— А откуда взялись эти люди? — указал Хасан на толпу, заполнившую рынок. Почти все были одеты так же, мало у кого имелись сабля или копье.

— Это крестьяне из предместий, дома которых сожгли люди Тахира или аййары — бродяги, а многие бежали из подземелья. А что ты делаешь в этом месте? У тебя ведь хороший конь и богатая одежда. Ты не боишься, что все это достанется людям из братства Бану Сасан?

Хасан, не отвечая, проехал к освещенной лавке, откуда, как ему показалось, доносился голос Хали. Не сходя с седла, Хасан заглянул внутрь. Так и есть — Хали сидит за столом вместе с несколькими аййарами и громко читает, почти выкрикивает:

Амин, верный Аллаху, верь Аллаху,

И тебе будут даны терпение и победа.

Доверь дело Аллаху,

И Аллах охранит тебя своей силой.

Наша будет победа с помощью Аллаха,

Мы будем нападать и заманивать!

— Эй, Хали! — окликнул его Хасан.

Тот, подняв голову, увидел его:

— Иди к нам, сын греха, здесь самые смелые и достойные сыны Багдада, которые защищают город от хорасанских разбойников.

Хасан провёл ночь в лавке. Они пили вино, захваченное аййарами в лавках иноверцев, и Хали, который эти дни проводил на улицах Багдада, рассказывал Хасану последние новости, передавал стихи, сложенные жителями Багдада, где они описывали беду, постигнувшую столицу великого государства.

А поэт Хузейми сложил длинную касыду о несчастьях этого «земного рая», и люди заучили их наизусть и читают в домах и на улицах.

Они спали всего два — три часа. Их разбудили истошные вопли, топот, визг бешеных коней. Пахло гарью. Хасан и Хали, стараясь остаться незамеченными, выглянули из окна лавки. Уже рассвело, и на рынке началось сражение. Слева наступали хорасанские верховые лучники, вооружённые ещё и длинными копьями, справа — аййары в набедренных повязках.

Неподалёку Хасан увидел вчерашнего аййара. У него в одной руке была круглая, вроде щита, обмазанная смолой камышовая плетёнка, в другой — праща, а на плече висел мешок из грубой шерсти, наполненный камнями — метательными снарядами. Аййары прикрывались плетёнками, как щитами, и стрелы хорасанцев застревали в них или прилипали к смоле. Вот одна такая стрела прилипла к щиту знакомого Хасана, и он снял её, весело воскликнув: «Даник!»

— Что он кричит? — удивлённо спросил Хасан.

— Он собирает стрелы и потом продаёт каждую за данник, — объяснил Хали.

В это время одна из стен лавки с грохотом обвалилась, и их заволокло сухой глиной и чадом. «Бежим!» — крикнул Хали и схватил Хасана за руку. Они бросились из лавки и, скрываясь в узких проходах между торговыми рядами, побежали к реке. Хали бежал легко, а Хасан задыхался. «Я не могу больше, Хали, оставь меня!» «Бежим, Абу Али, или нас затопчут!» — дёргал его за руку Хали. «Беги и оставь меня здесь!» Но Хали, поддержав падающего Хасана, затащил его в чей-то полуразрушенный дом. «Побудь здесь и никуда не выходи, я вернусь за тобой», — крикнул он изо всех сил, так чтобы друг его услышал среди шума, и скрылся.

Хасан в изнеможении упал на землю. Запах пыли и каких-то пряностей успокоил его, и он лежал долго, пока сердце не забилось ровнее. Грохот немного стих. Сражение между аййарами и хорасанцами продолжалось на восточной стороне — видно, аййары сильно потеснили конников Тахира.

Стемнело. «Если я останусь здесь до ночи, меня снова не пустят домой», — подумал он и с трудом встал. Ноги были словно чужие, вдруг сильно заболело в груди. Но Хасан, не обращая внимания на боль, шёл, держась за закопчённые стены домов. Ему казалось, что он остался один среди этих пожарищ, разрушений и присыпанных сажей, словно чёрным саваном, мертвецов. Откуда-то послышались стоны, но Хасан не свернул в ту сторону — разве он в силах кому-нибудь помочь?

Он несколько раз падал, поднимался, потом свалился в канал — его счастье, что там было мелко. Как во сне добрался он до Марьям, не надеясь, что найдёт её заведение целым, но лавка была на месте, и оттуда, как всегда, доносился шум. У дверей стояло несколько дюжих молодцов — сасанидов. Увидев, что Хасан направляется к двери, один из них ударил его в грудь: «Эй ты, сын шлюхи, куда лезешь? Разве ты не видишь, что здесь пируют благородные молодцы?» На его крик выглянула Марьям. «Оставьте его: это Абу Нувас. Иди сюда, Абу Али, ты отдохнёшь у меня!» — «Абу Нувас?» — удивлённо выпятил губу второй — «Я думал, что он давно уже умер!» — «Он ещё не умер, молодец, но скоро умрёт от твоего голоса», — нашёл в себе силы на ответ Хасан и упал, перешагнув через порог.