Книга Бельский - Геннадий Ананьев

Не сотнями считала Москва покойников, а тысячами.

Поняв свою ошибку, Годунов велел больше не подавать милостыню, обрекая тем самым на голодную смерть и те тысячи, которые уже шагали из последних сил в Москву, надеясь на государеву подачку.

Грабежи после этого усилились.

Бельский, если быть честным перед собой, не радовался великому несчастью, хотя оно основательно расшатало трон, на котором восседал ненавистный соперник. Он все же не был отпетым негодяем, чтобы потирать от удовольствия руки, ибо столь великое бедствие даже для бессердечного не может стать предметом личного торжества, тем не менее Богдан начал с большей настойчивостью повышать свой авторитет среди ратных людей юга Руси и гарнизона Путивля. По его приказу во Всех имениях начали обмолачивать многолетние скирды ржи и пшеницы, и потянулись груженные мешками с зерном длинные обозы в Царев-Борисов, в Корочи, в Новый и Старый Осколы, но более всего к атаману Короле в Кромы и в гарнизон Путивля для дьяка Сутупова и его верных товарищей, детей боярских Беззубцева и Булгакова, выделившихся в предводители умением и смекалкой.

Обозы эти не без происшествий, конечно же, не без попыток отбить у охраны все же доходили до мест назначения, но вот весть: охрана обоза из имения под Ярославлем побита полностью, зерно захвачено разбойной ватагой. Негоже, если подобное станет повторяться. И Бельский зовет воеводу Хлопка.

— Слышал о разграбленном обозе и гибели охраны?

— Еще бы. Ловкие были разбойники. Видно, слишком много было нападающих.

— Твое мнение, что можно предпринять?

— Одно скажу, боярин: фунт лиха всегда с лишком.

— Это не ответ, воевода. Что, так и станем лихо с лишком глотать?

— Ответ, боярин. Ответ. Я тоже думал — усилить, мол, охрану вдвое иль втрое и ладно станет, но подумавши, передумал. Пользы от добавки никакой. Отобьют хлебушек, хоть сотнями охраняй. Голод — не тетка. Все одно — смерть. На полатях ли от слабости, в сече ли за кусок хлебушка, за мешок ржи. Да тут еще надежда остаться живым подогревает.

— Значит, безвыходно?

— Выход один: подчинить себе всю вольницу…

— Великий бунт?!

— Можно и так сказать. Только не бунт, а борьба за жизнь. Если ты, боярин, не против, я расстараюсь.

— Великий риск. Все бунты заканчиваются одинаково: разгром и казни. Атамана лишают жизни с особой жестокостью.

— Верно. Но что такое смерть сотен ради спасения жизни сотен тысяч? К тому же, боярин, смута в центральных губерниях, особенно в Подмосковье, если она наберет крепкую силу, отворотит Годунова от противостояния с Дмитрием Ивановичем, а тебе развяжет руки. Прикинь выгоду. Ты даже самолично сможешь сбегать в Польшу.

Вот это — очень важно. Мудр все же Хлопко. Очень мудр. И очень жалко потерять его. Впрочем, в самый критический момент его можно будет укрыть. До воцарения Дмитрия Ивановича. Он не только помилует, но и очинит.

— Доводы твои веские. Я, пожалуй, соглашусь. При одном условии — Григория Митькова с собой не уводи. Передай ему все свои тайные связи. Месяца тебе на это хватит?

— Вполне. Но как с казной, переданной в мои руки? Я же не смогу распорядиться в монастыре, чтобы Григорию выдавалась казна.

— Об этом я сам позабочусь. Но, как понимаю, тебе для начала тоже средства нужны. Оружием обзавестись. Конями.

— Лишней не станет копейка. После разживусь казной, даже царевичу смогу пособлять, для начала же деньги необходимы. Но, думаю, из монастыря брать их не следует. На тебя тень упадет. Нужно бы так, чтобы ты не только чистым остался, но оказался в числе обиженных. Измена боевых холопов, разве не кровная обида?

— Что ж, и это — мудро. Давай поразмышляем пару деньков и тогда определимся окончательно.

Но не выдержали они двух дней. Уже на следующее утро возгорелись желанием поделиться мыслями. Особенно хотелось этого самому Бельскому.

— Возбудишь моих боевых холопов в усадьбе под Ярославлем. Пойдешь с ними, обрастая добровольцами из голодающих хлебопашцев и из гулящего люда, в Подмосковную усадьбу. Возмутишь и там боевых холопов. Там можешь устроить свой главный стан. Сами усадьбы не слишком разоряй. Места хранения казны и оружия ты знаешь. Можешь все до последнего забирать.

— Измена, стало быть, полная? Подходяще. С одним я не согласен: ставку в имении твоем не сделаю. Найду для этого небольшое сельцо в лесной глухомани. Как Приозерное твое. Со всех сторон окруженное болотами. Кроме известной гати проложу тайную, чтоб в случае чего можно было бы по ней выскользнуть.

— Поступай, как найдешь лучшим. Давай напоследок побанимся и потрапезуем. Прервется наша связь на многое время.

— Возможно, боярин, навсегда.

Месяца через полтора после этого разговора в Белом царю доложил дьяк Поместного приказа:

— В три дня две усадьбы оружничего Бельского, тобой опаленного, разорили его же боевые холопы. Возглавил измену воевода боевых холопов Хлопко.

— Печально. Однако, думаю, Бог наказал Бельского. Слишком он панибратствовал с холопами, вот и получил урок.

Дьяк Поместного приказа в недоумении. Тревогу бы нужно бить. Разрядный приказ поднять на ноги, чтобы тот в самом зародыше задавил начало возможной крупной смуты. Боевые холопы — не хлебопашцы, разбойничавшие от голода, этих, если рассупонятся, трудно загонять в стойло. Решился дьяк на совет:

— Не позвать ли тебе, государь, дьяка Разрядного приказа? Стрельцов бы послал на усмирение. И Бельскому вестника слать бы.

— Бельский узнает сам от своих слуг. Небось, один-другой остались верными, а усмирить? Конечно, нужно. Вели пару сотен стрельцов послать.

Разрядный приказ рассудил основательней: поверстал пять сотен пеших стрельцов, поставив головой Ивана Басманова, молодого, дерзкого и умного воеводу, за что дьяк Разрядного приказа получил выволочку.

— Что?! У страха глаза велики?!

— Оно, может, и лишку послали, но излишек лучше, чем недостаток.

Иван Басманов сходил в обе усадьбы без всякой пользы. Допросил только дворню, пытаясь узнать, куда подевались боевые холопы, но никто ничего вразумительного сказать не мог. Или не хотел. Все в один голос причитали, жалея казну доброго боярина, не заслужившего такой коварной измены. И вот когда Басманов вернулся в Москву, Годунов серьезно задумался. У него возникло подозрение, не рук ли самого Бельского эта измена, и не на Москву ли направят воинственные устремления боевые холопы, якобы изменившие своему господину. Но догадку в допросный листок не впишешь, Богдана за шиворот не возьмешь. Но меры принять необходимо.

И потянулись к Москве ратные колонны в основном из стрельцов и лишь малой частью из детей боярских, ибо по воле государя в столице должно квартировать не менее десяти тысяч ратников, для которых Москва была поделена на объезды, а объездными воеводами поставлены те, кому царь Борис полностью доверял.