Книга Бельский - Геннадий Ананьев

Удивительное верхоглядство для человека, так тщательно продумывающего каждый свой шаг. Видимо, царский трон, к которому он так стремился, начал приучать к благодушию. Мог бы поразмыслив, понять трагичность последствий судьбоносного для него разрешения.

Богдан не собирался в Литву. Он даже не думал о побеге. У него иное на уме: из Белого ловок путь на Кромы и Карачев. Даже два пути. Один — через Смоленск и Рославль, второй — через Ржев и Вязьму. Ловко будет поддерживать связь с атаманом Корелой.

Или взять Волоколамск, возле которого его Приозерная усадьба, являющаяся надежным пристанищем для всех, кого он привлек к тайному своему делу и где в монастыре хранится основная его казна. Не слишком далеко. Все, как говорится, под рукой. Усадьбы, куда более роскошнее, чем в Белом, в Ярославской земле и в Подмосковье, тоже вроде бы удобные для связи со своими сторонниками и для руководства их действиями, но опасна близость к Москве. Случись неосторожный шаг, и Борис тут же будет уведомлен об этом. А Белый далеко. К тому же вряд ли здесь имелся соглядатай тайного дьяка или самого царя, ибо Богдан почти не посещал свою родовую вотчину, пренебрегая ею. Завести же нового шпиона будет не так-то просто, тем более, что кравчего, лазутчика тайного дьяка, он с собой не взял.

Еще одно преимущество: более легкий выход в Польшу. Отсюда лучше всего опекать царевича, посылая ему и деньги, и нужные сведения. При острой нужде можно и самому сбегать в Польшу тайно от Кремля.

Теперь Хлопко и Митьков при поездке на встречу с царевичем станут получать от него наказы лично, что позволит избежать кривотолков.

А тут еще одна, совершенно неожиданная удача: в Путивле усилиями Митькова образовалось тайное дворянское общество поддержки законного наследника на Русский престол. Проезжая в Польшу с казной для Дмитрия Ивановича Григорий Митьков случайно встретил своего московского друга, дьяка Сутупова, который, по сути дела, тоже бежал из Кремля, не желая служить Годунову. Сделал он это, однако же, умней Митькова — отправлен был в Путивль по верстке Разрядного приказа с казной для городовой рати и иных служилых людей. А разговор в то время среди друзей был один: удержится ли Годунов, коварством захвативший престол, или займет его законный наследник Ивана Грозного. Дьяк Сутупов твердо заявил:

— Годунову не усидеть. Слишком небрежен он к ратным людям. Сужу по Путивлю. Гарнизон — пятьсот конных пищальников. Из кого они? Сотня мелкопоместных дворян, остальные же из севрюков и черкас да посадского люда. И что они имеют, служа верой и правдой государю нашему? Иным дали ту землю, какую они имели на оброке, обидев тем самым хозяев той земли. Выделено детям боярским по тридцать четей и то — перелог в Диком поле. Службу им править иль целину распахивать? А десятина царская? Есть время и силы или нет их, а ее в первую очередь распаши и посей. Собирай урожай тоже в первую очередь и — в казну до зернышка. Хоть бы два-три пудика оставили за труды. Нет. Все подчистую. А пока с десятиной управлялся, свое зерно наполовину осыпалось. Доходят до меня разговоры, что ратники надеются на приход Дмитрия Ивановича.

Григорий Митьков воздержался от каких-либо слов, решив прежде доложить Бельскому о признании дьяка Сутупова, тогда уж действовать, и когда рассказал ему о состоявшемся разговоре и подтвердил, что дьяк — надежный друг, оружничий оценил случайность как дар Божий, создающий возможность повернуть столь важный город лицом к царевичу Дмитрию.

Путивль — один из крупнейших крепостных городов Северской Украины. Крепость, можно сказать, неприступна. Стены каменные, высокие. Даже стенобитными орудиями бреши не проделаешь. Штурмом, когда Дмитрий Иванович вступит в Русскую землю, крепости этой он не одолеет (рати крупной он собрать не сможет), а без Путивля ему не господствовать на Северщине, не иметь доброй опорной базы для дальнейшего продвижения к Москве.

— Ты вот что, воевода Григорий, возвращайся-ка обратно в Путивль, встреться с другом своим и поговори основательно. Не называя ни меня, ни Хлопка, скажи, что за твоей спиной стоят даже члены Верховной боярской думы, поверстанной еще Иваном Грозным для управления государством. Обговори, какая сумма нужна на воспомоществование особо нуждающимся. Готов к такой поездке?

— О чем спрашиваешь, оружничий? Передохну день-другой и — в седло.

— Велю баньку готовить. Вместе попаримся, затем — пир. О деве постельничей позабочусь.

Вот так, с парилки началось, а затем исподволь продолжилась подготовка того, что удивит и обескуражит одних, обрадует донельзя других.

Новая забота не отвлекла, однако, Бельского от того, что пока что считал главным — от постоянной связи с атаманом Королей и с теми, кого рассчитывал в дальнейшем привлечь на сторону Дмитрия Ивановича в Короче, в Цареве-Борисове. С ними пока не имел откровенного разговора, они были лишь его уполномоченными по распределению средств, какие выделял на помощь особо в них нуждающимся. Этим бывший воевода поддерживал прежнее уважение к себе среди тех, кто служил ему во время строительства новой крепости. Важнее всего, однако, не личный авторитет, а мысль, какую он насаждал вместе с помощью, что с приходом к власти законного наследника все изменится к лучшему, ибо Богом избранный государь не сможет так наплевательски относиться к своим подданным, как относится коварством захвативший трон временщик.

Так, тоже исподволь, готовилось восстание юга Руси.

Однако вялость всех этих действий не вполне устраивала Богдана. Он хорошо понимал, что нужны какие-нибудь значительные потрясения, чтобы нелюбовь к Годунову переросла в ненависть.

Увы, оружничий пока что не мог спровоцировать такое потрясение. Не хватало ни сил, ни нужной смекалки.

Помощь пришла ему от Бога. На великое горе русскому простолюдину. Но Бельский в полной мере использовал этот гнев Божий.

Весна началась проливными дождями, которые сорвали сев овса, пшеницы и ржи, следом ударил лютый мороз, побив расцветшие деревья и ягодники, затем — засуха. Все лето без единой капельки дождя. По всей Руси. Все, что взошло вопреки каверзам весны, сгорело на корню. Озимь даже в колос не успела пойти. Крупяные тоже посохли. Это было страшно, но не смертельно. В большинстве хозяйств имелись запасы необмолоченных хлеба, гречихи, проса. Скирды двух и даже трехлетней давности. У рачительных же и богатых хозяев эти запасы исчислялись множеством четырех и даже пятилетних скирд.

Голод, со всеми его несчастьями, наступил в следующем году, когда природа вновь сыграла злую шутку с Русью. Со всеми ее губерниями. И тут, усугубляя и без того бедственное положение голодного люда, особенно хлебопашцев, царь Борис начал делать опрометчивые шаги: то запретил, угождая мелкопоместным дворянам, переход оброчных к другим, более благополучным владельцам земли, то вновь отменил свой запрет, поддавшись нажиму сытого боярства, решившего еще более обогатиться на народном бедствии.

Все это озлобляло голодное крестьянство, и целые шайки их, спасая себя от голода, принялись разбойничать, но тысячи умирали молча. И тут Годунов сделал еще одну глупость, велев ежедневно раздавать в Москве милостыню всем бедным, не считая, сколько их будет. Слух о щедрости царя-батюшки быстро достиг не только Подмосковья, но и других губерний, целые толпы людей потянулись в стольный град, умирая не только в пути от слабости, но и в самой Москве. Трупы не управлялись свозить в общие могилы, специально отрытые за городом, и они начинали смердеть. Возникала великая опасность вспышки чумы или холеры.