Книга Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

После службы Дитрих и отец Рудольф убирали в ризнице.

— Епископ пишет, что она только может прийти сюда, — сказал капеллан. — Всего лишь может. Не о том, что она придет. — Он, казалось, находил большое утешение в грамматике. — И Страсбург от нас далеко. На эльзасской границе с Францией. Не так далек, как Париж или Авиньон, но…

Дитрих сказал только, что в подобных известиях факты часто преувеличивают.

* * *

Несколько дней после мессы жители сидели по домам за закрытыми ставнями или говорили друг другу, что чума не поднимется высоко в горы. Ядовитые испарения тяжелы, заявил с убежденностью Грегор, и всегда стремятся вниз. Терезия сказала, что болезнь — орудие в руках Господа и только покаяние сможет остановить Его руку. Манфред же подошел к делу более вдумчиво:

— Те колокола, что мы слышали на молебственные дни, — сказал он Дитриху. — Они звонили в Базеле. Полагаю, звук донесло до нас порывом ветра. Предупреждение Господне.

Ганс решил отмечать время и место вспышек хвори на карте земли, под которой, по мнению Дитриха, он имел в виду portolan.[241]Но, поскольку ни одной такой в деревне не оказалось, а большинство карт имели символичный характер, предложение пропало втуне. Крэнки не знали местной географии в таком объеме, чтобы составить, как ее называл Ганс, «подлинную карту». К тому же все знали, путь из Базеля или Берна в Страсбург пролегал через Фрайбург, то есть через дороги по горным лесам. Поворот на восток и… Таким образом, шанс на спасение, пусть и небольшой, существовал.

* * *

Крэнкерин Ильзе умерла через несколько дней после мессы по чуме, и Дитрих отслужил по ней в Св. Екатерине заупокойную литургию. Ганс, Готфрид и другие крещеные крэнки принесли в церковь похоронные дроги и поставили их перед алтарем. Молча присутствовала и Пастушка, поскольку Ильзе была одной из ее пилигримов. Она с неподдельным вниманием следила за церемонией, но, из уважения или же простого любопытства, Дитрих не смог бы ответить.

Большинство селян еще ютились по домам, но некоторые все же пришли: Норберт Кольман и Конрад Унтербаум с семьями, а также, удивительным образом, Клаус и Хильда. Последняя расплакалась при виде тела Ильзе, и супруг долго не мог ее успокоить.

Потом крэнки унесли свою спутницу на корабль, решив положить в холодный ящик, пока не потребуется ее плоть.

— Я перевязывала ее раны, — сказала Хильде, когда хохвальдцы провожали взглядами процессию гостей, направившуюся по дороге в Медвежью долину. Дитрих посмотрел на женщину. — Она пострадала при кораблекрушении, — пояснила та, — и я перевязывала ее раны.

Клаус положил ей руку на плечи со словами:

— Моя жена такая отзывчивая. — Но Хильда, дернувшись, вырвалась из его объятий:

— Отзывчивая! Это было сущим наказанием, возложенным на меня! Ильзе воняла, одним щелчком челюстей могла перекусить мне запястье. Почему я должна плакать по ней? Ее смерть лишь облегчила ношу моей епитимьи. — Жена мельника утерла лицо носовым платком, повернулась и выбежала вон, едва не столкнувшись с Пастушкой.

— Объясни, Дитрих, — спросила та. — Все эти декламации над телом! Всю эту разбрызганную воду, весь этот дым, что развеивался и кружился! Чего ты достиг? Какая польза Ильзе? Какая польза? Какая польза? Что я скажу тем, кто дал ей жизнь?

Крэнкерин запрокинула голову и защелкала боковыми губами так быстро, что жужжание стало почти музыкальным; Дитриха приятно удивило осознание того, что тон — это высокая частота щелчков. Пастушка прыжками умчалась прочь, но направилась не к опрятному домику Клауса и Хильды, где жила на постое, а через поля под паром в сторону Большого леса. Конрад Унтербаум вымолвил:

— До сего дня я никогда не думал, что они похожи на нас. Но сейчас я знаю, что у нее на сердце, это точно.

* * *

Иоахим сидел на небольшом стуле подле койки Скребуна и маленькими ложечками вливал ему в рот кашу. Снаружи метались флюгеры, а темные облака налетали друг на друга, проносясь по небу. Далекая туча, висящая над равнинами, сверкала молниями. Дитрих стоял у раскрытого окна и вдыхал запах дождя.

— Ваша погода радует, — голос в упряжи казался таким здоровым, что Дитриху потребовалось какое-то время, чтобы отождествить его со Скребуном. В таком состоянии полагалось говорить прерывисто и слабо, но искусство «домового» не простиралось так далеко. — Изменения в воздухе ласкают кожу. У вас нет такого чувства. Вы не чувствуете давления. Но этот ваш язык! Такой гибкий орган! Мы не чувствуем вкуса остро, как вы. Как же все удачно сложилось! Я вернусь сюда вновь со школой философов. Со времен птичьего народа Мира утесов я не знал ничего более пленительного, чем вы.

Скребун бредил, когда говорил о возвращении, поскольку становилось все более очевидно, что он не покинет этот мир, — а если и уйдет, то как все люди. Дитрих почувствовал к нему острую жалость и встал у постели, пытаясь хоть как-то облегчить участь необычного создания.

Потом очень осторожно Дитрих рассказал ему об Ильзе. Философ отвернулся к стене.

Каждый день пастор и Иоахим готовили пищу для слабеющего Скребуна, испытывая разные ингредиенты и надеясь, что найдут вещество, которого жаждало тело крэнка. Они готовили похлебки из необычных плодов, заваривали чаи из сомнительных трав. Ничто не могло навредить ему хуже, чем бездействие. Философ убрал фляжку с ужасным варевом из алхимика, так и не попробовав его, и каждый день ороговелая кожа больного покрывалась все большим числом пятен.

— Он истекает кровью внутри, — объяснила лекарь крэнков; когда Дитрих спросил у нее совета. — Если не будет пить бульон, я ничем не смогу ему помочь. Но даже если бы пил, — добавила она, — это лишь продлило бы агонию. Все наши надежды связаны с Гансом, а Ганс сошел с ума.

— Я буду молиться о его душе, — сказал Дитрих, но врачевательница махнула рукой: о душе, о жизни, о смерти, о надежде — все равно.

— Ты можешь верить в то, что energia способна жить без подпитывающего ее тела, — ответила крэнкерин, — но не требуй подобной глупости от меня.

— Вы ставите плуг впереди быка, доктор. Именно дух питает тело.

Но лекарь была материалистом и не стала слушать его. Как и весь ее народ сведущая в деталях, она рассматривала тело крэнка всего лишь как машину, подобную мельничному колесу, и не давала себе труда задуматься о той воде, что заставляла его вращаться.

* * *

Прошла неделя, новых известий не последовало, страх перед чумой начал ослабевать, и люди стали смеяться над теми, кто так боялся ее прежде. К Рождеству Иоанна празднества выгнали всех из домов. Арендаторы отправляли десятину мясом в пасторат и жгли костры на холмах и даже на Катеринаберге так, чтобы всенощная казалась рябой от рыжих всполохов. Ребятня бегала по деревне, яростно очерчивая дуги факелами, отпугивая драконов. В конце концов на церковном лугу запалили огромное колесо из досок и веток и пустили вниз с холма. Громкий вздох разочарования сорвался с сотен губ, когда оно завалилось на бок, прокатившись лишь половину пути. Дети кричали от восторга при виде пламени и неожиданного поворота дел, но взрослые закудахтали о дурном предзнаменовании. Огненное колесо обычно докатывалось до самого подножия, говорили старики, кивая друг другу без лишних слов, хотя память и могла подсказывать им обратное.