Книга Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

— Вставайте! Тоже, нашли время спать! Я должен уехать.Может быть, надолго…

— Ничего. Я подожду.

— Не получится. Сегодня в три, в Доме ученых, ТеоЛермитт. Очень хотелось бы, чтобы вы там побывали.

Черт, я совсем забыла! Тео Лермитт, шантажист впрофессорской мантии! Специалист по Юго-Восточной Азии, умудрившийся наследитьвезде, где только можно, и до сих пор не засветиться! Неуловимый Тео, которогоникто никогда не видел. А если и видел — то не помнил.

— И что я должна делать?

— Ничего. Просто послушайте, и все. Говорят, он читаеточень недурные лекции…

— А вы?

— Я же сказал… Я еду по делам. Буду очень поздно… Вы,если хотите, можете сходить в кино. Встретиться с подругой… С этой вашей…Оцеолой…

— Монтесумой! — поправила я.

— Не вижу никакой разницы…

Скотина! Самодовольная эстонская скотина!.. Он даже не довезменя до метро!..

В Дом ученых я прорвалась почти без боя.

Стоило мне только потрясти перед носом рассеянногомальчика-секьюрити папкой с докладом Тео Лермитта («профессор ждет, мойдорогой!»), как я была сразу допущена в эпицентр тайфуна под названием«Юго-Восточная Азия».

До доклада Тео Лермитта оставалось еще полчаса, и я решиласкоротать их в дамской комнате: уж слишком моя простецкая физиономия отличаласьот отягощенных извилинами искусствоведческих черепов. Да еще дурацкие джинсы!..Джинсы, в которых я ползала по дому Кодриных в Куккарево и совершала экскурсиина сельское кладбище. Сквозь дикий шиповник и наглую деревенскую траву.

В небесно-чистом клозете я оккупировала крайнюю кабинку,взгромоздилась на унитаз и уставилась на часы, которые выпросила у Рейно передтем, как выйти на улицу. Часы он дал, но не преминул прочесть мне лекцию натему: «Вам, русским, время уже ни к чему. Вы всюду безнадежно опоздали».

Стрелки ползли медленно, они цеплялись друг за друга,склеивались вместе и менялись ролями: секундная вдруг стала минутной. Аминутная — часовой. На саму часовую, раздувшуюся от непомерных амбиций, мнебыло даже страшно смотреть.

«Слава богу, хоть назад не идут», — подумала я, и в тоже мгновение раздался вкрадчивый стук в дверь.

Я едва не свалилась с унитаза.

— Варвара, я знаю, что ты здесь, — раздалсязнакомый требовательный голос.

— Монти! — воскликнула я и бросилась открывать.Монти просочилась в кабинку и пристроилась рядом со мной. Мы расцеловались,хотя загон для унитаза был не самым лучшим местом для проявления дружескихчувств.

— Как ты меня нашла? — спросила я.

— Я сто лет тебя знаю… Ты всегда чистишь перышки передответственными мероприятиями, — начала Монтесума и тотчас же прикусилаязык, взглянув на мою затрапезную футболку.

— Монти! Посмотри на меня! Я уже почти две недели бровине выщипывала! Я не крашусь, я сижу без крема и без масок… Мне даже подмышкинечем побрить. Я в бегах, Монти!!!

— Бедная ты моя… — Монтесума обняла меня за плечи итотчас же резко отстранилась. — Тогда что ты тут делаешь?

— Жду начала выступления Тео Лермитта.

— У меня новости. Приехала дочь коммерческогодиректора. Сегодня вечером постараюсь с ней встретиться. Может быть, удастся выяснить,с кем она прохлаждалась в лифте. Кстати, его квартиру я покупаю.

— Кого?

— Стаса.

— А-а… — Только сейчас я вспомнила о желании Монтесумыприобрести жилплощадь своего бывшего и такого ненавистного ей сутенера.Выходит, она не шутила. — Поздравляю.

— Пока не с чем. Предстоит бойня, но я все равно своегодобьюсь.

Я вздохнула. Монтесуме было мало одной маленькой, 'крошечной, никому не нужной смерти маленького, крошечного, никому не нужноготипа. Монтесума была готова нанять бригаду столяров, чтобы они загоняли гвоздив гроб Стаса всю оставшуюся жизнь.

— Попугая я уже забрала, — продолжала удивлятьменя Монтесума. — У консьержки. Правда, пришлось выложить двести баксов…

— Старого Тоомаса?

— Его, родимого. Развлекает меня матами. Да еще синтонациями Стаса.

Я вспомнила голову Стаса, залитую кровью. И Старого Тоомаса,гадившего на простыню. Старый Тоомас видел убийство Стаса, но он был таким женичего не значащим свидетелем, как и перстень Аллы Кодриной, как и Нож-убийца,как и я сама…

Старый Тоомас был свидетелем-неудачником.

Меня ведь тоже можно причислить к свидетелям-неудачникам.Мир полон свидетелями-неудачниками, мир юпцит ими. Ни один волос не упадет сголовы жертвы без молчаливого благословения какой-нибудь никому не нужной,изгрызенной собакой тапки. Тапка будет валяться под креслом и глазеть на местопреступления… Ни одно горло не будет перерезано без молчаливого согласиякакой-нибудь фарфоровой пастушки с отбитыми руками. Пастушка будет стоять накомоде и глазеть на место преступления…

И вообще, черт возьми… Арены убийств окружены вещами! Вещитолпятся, подталкивают друг друга и становятся на цыпочки — только бырассмотреть, только бы не пропустить самое главное! Они всегда опускают палецвниз. Они всегда требуют смерти. И почти никогда — жизни.

Они никого и никогда не спасут.

На них нельзя положиться.

Интересно, что думает об этом частный детектив РейноЮускула-старший?..

— Эй! Что это с тобой? — вывела меня изфилософского (чур меня!) транса Монтесума.

— Ачто?

— У тебя такое лицо…

— И какое же у меня лицо?

— Дурацкое. Как у законченного олигофрена. Прости,конечно…

Куррат!.. Порассуждала о высоком, на свою голову! Нет, надопрекращать эту порочную практику: чуть что — сразу же хвататься за мозги, какза револьвер, и делать далеко идущие выводы. Прав, прав был покойный Стасевич:от излишнего мудрствования у женщин моего типа образуются морщины…

— Это потому что я не крашусь. Совсем себя забросила.

— Ничего. Когда выберемся из этой истории, отведу тебяк своей косметичке.

— У меня — своя косметичка, Монти… И своя массажистка.И своя маникюрша…

Я оперлась рукой на сливной бачок и задумалась. Массажисткузвали Ленусик. А маникюршу — Светик… Или наоборот? И кто такая Наденька?Дознаватель по делу об убийстве Олева Киви или все-таки парикмахерша?.. В моейнесчастной голове спутались имена и события они легко менялись местами изамещали друг друга. Даже покойный Олев Киви прятался за спину покойногоСтанислава Дремова. Даже настоящее колье было подменено фальшивым. Дажеотчаянная сериальная героиня Полины Чарской не смогла бы разгрести те кучидерьма, которые меня окружали…