Книга День муравья - Бернард Вербер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поцелуй: Иногда меня спрашивают о том, что человек позаимствовал у муравьев. Мой ответ — поцелуй в губы. Долгое время считалось, что поцелуй в губы изобрели древние римляне за много сотен лет до нашей эры. На самом деле, они просто переняли это от насекомых. Римляне поняли, что, касаясь друг друга губами, муравьи совершают акт щедрости, который объединяет их общество. Люди так и не поняли до конца значение поцелуя, но решили воспроизвести это касание, чтобы таким образом обрести солидарность, как у муравьев в муравейнике. Поцелуй в губы — это подражание трофоллаксису. Но в настоящем трофоллаксисе дарят еду, а в человеческом поцелуе обмениваются непитательной слюной.
Эдмон Уэллс.
«Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том II
Они с отчаянием смотрели на раздавленное тело 103-го.
— Он погиб?
Муравей не шевелился. Совсем.
— Он умер!
Жюльетта Рамирез стукнула кулаком по стене.
— Все пропало. Мы не сможем спасти моего мужа. Все наши труды были напрасными.
— Это так глупо! Потерпеть поражение, находясь так близко от цели! Мы были почти у цели!
— Бедный 103-й… Такая необыкновенная жизнь, а закончилась под каблуком самой обычной дамской туфельки…
— Это я виновата, это я виновата, — причитала Летиция.
Жак Мелье был прагматиком.
— Что будем делать с трупом? Не бросать же его здесь!
— Надо сделать ему маленькую могилу…
— 103-й был не простым муравьем. Он был как Улисс или Марко Поло из низшего измерения пространства и времени. Из всей их цивилизации он был ключевым персонажем. Он заслуживает больше, чем просто могилу.
— О чем ты думаешь, о памятнике?
— Да.
— Никто, кроме нас, не знает, чем отличился этот муравей. Никто не знает, что он был мостиком между двумя цивилизациями.
— Надо всем рассказать об этом, пусть об этом узнает весь мир! — воскликнула Летиция Уэллс. — Эта история имеет историческое значение. Люди должны использовать эти знания, чтобы продвинуться дальше в своем развитии.
— Мы никогда не найдем такого же талантливого «посредника», каким был 103-й. Он был любознательным, более того, его ум был открыт для контакта. Я оценил это, я общался с другими муравьями. 103-й — это уникальный случай.
— Думаю, среди миллиарда муравьев мы сможем, в конце концов, отыскать не менее одаренного.
Но они прекрасно знали, что не отыщут. А ведь они уже начали сближаться со 103-м, а он — с ними. Вот так. Вполне понятный взаимный интерес. Муравьям нужны люди, чтобы обогнать время. И людям нужны муравьи, чтобы обогнать время.
Какая утрата! Как жаль потерпеть поражение, находясь почти у цели!
Даже Жаку Мелье было нелегко сохранять самообладание. Он пинал ногой скамейки.
— Это так глупо.
Летиция Уэллс во всем винила себя.
— Я его не заметила. Он был такой маленький. Я его не заметила!
Они все смотрели на маленькое неподвижное тельце. Это уже неживой предмет. Глядя на этот жалкий изломанный каркас, никто бы и подумать не мог, что это был 103-й — главнокомандующий первого крестового похода против Пальцев.
Они столпились возле останков.
Вдруг Летиция Уэллс, широко открыв глаза, вздрогнула.
— Он пошевелился!
Все внимательно посмотрели на неподвижное насекомое.
— Ты принимаешь желаемое за действительное.
— Нет, мне не померещилось. Я точно видела, он шевельнул усиком. Едва заметно, но все же шевельнул.
Они переглянулись и стали вглядываться в насекомое. Муравей не проявлял ни малейших признаков жизни. Он замер в какой-то болезненной судороге. Антенны подняты, шесть лапок напряжены — все выглядело, как будто он готов вновь отправиться в долгое путешествие.
— Я… я уверена, он шевельнул лапкой!
Жак Мелье взял Летицию за плечо. Он понимал, что от горя она видит именно то, что хочется видеть.
— Увы. Это, скорее всего, было чисто рефлекторное движение.
Жюльетта Рамирез не хотела оставлять Летицию Уэллс в сомнениях, она поднесла маленький трупик к уху. Даже положила его в ушную раковину.
— Думаешь, ты услышишь, как бьется его сердце?
— Кто знает? У меня тонкий слух, я могу услышать даже малейшее движение.
Летиция Уэллс снова взяла тельце героя и положила его на скамейку. Встав на колени, она осторожно поднесла к его мандибулам зеркальце.
— Надеешься обнаружить дыхание?
— Но ведь муравьи дышат, разве нет?
— У них слишком легкое дыхание, мы не сможем его заметить.
В бессильной досаде они смотрели на неподвижное насекомое.
— Он умер. Он мертвый!
— 103-й был единственным, кто надеялся на наше межвидовое содружество. Не сразу, но он все-таки поверил в возможность взаимопроникновения двух наших цивилизаций. Он нашел подход, нашел общие знаменатели. Никакому другому муравью было бы не по силам совершить такое. Он понемногу начинал становиться… человеком. Он оценил наш юмор и наше искусство. Вещи совершенно бесполезные, как он говорил… но такие чарующие.
— Мы обучим другого.
Крепко обнимая Летицию Уэллс, Жак Мелье пытался утешить ее.
— Мы найдем другого муравья и объясним ему, что такое юмор и искусство… Пальцев.
— Таких, как он, больше нет. Это я виновата… я виновата… — повторяла Летиция.
Они не сводили глаз с тела 103-го. Последовало долгое молчание.
— Мы достойно похороним его, — сказала Жюльетта Рамирез.
— Мы похороним его на кладбище Монпарнас рядом с великими мыслителями столетия. Сделаем небольшое надгробие, а на нем надпись: «Он был первым». Только нам одним будет известен смысл этой эпитафии.
— Устанавливать крест мы не будем.
— И никаких цветов или венков.
— Только плита, а из нее устремленная вверх веточка. Ведь он всегда держал голову высоко, даже когда ему было страшно.
— А боялся он всегда.
— Каждый год мы будем приходить на его могилу.
— Лично я не люблю вспоминать о поражениях.
Жюльетта Рамирез вздохнула:
— Как жаль!
Краем ногтя она пошевелила антенну 103-го.
