Книга Укок. Битва Трех Царевен - Игорь Резун

Патрина слушала все это с открытым ртом. В алой раковине ее губок блестели ровные белые зубы. Так вот зачем Мирикла заставляла ее учить все эти старинные грамоты! Вот зачем она целыми днями читала все эти тяжелые фолианты, вместо того чтобы носиться в таборе босиком по навозным кучам! Вот почему та ее с детства делала особенной, не похожей на других, но все время заставляла быть сильнее, выносливее, чем остальные! Вот почему она старательно научила ее не стесняться своего тела и любоваться им в зеркале, становясь рядом обнаженной и показывая преимущества ее, казалось бы, нескладной фигуры! Значит, она…

В палате стояла полная, оглушающая тишина. Патрина обернулась и с ужасом поняла, что те две растрепанные старухи и украшенная синяками пьянчужка сидят на кроватях, вслушиваясь в слова Мириклы. Этого не могло быть!

Старая цыганка это тоже поняла. Поэтому встала, оправила юбки и закончила:

— Мы нашли ее на дороге. Мой покойный муж нашел, Георгий Антанадис. Я восстановила ее биографию, не пожалев денег. Все документы сейчас лежат в банке в Лозанне. Копии у меня есть. Перед вами — единственный в мире потомок первого цыганского короля Симона Мага, почти шесть веков назад получившего грамоту императора Византии Константина и пять веков назад — королевскую грамоту императора Сигизмунда. Она — царевна.

Патрина побледнела. Она стала пунцовой и в ужасе зарылась с головой в простыню, только бы не видеть этого, не знать, заснуть. По белой ткани черными ручьями текли ее роскошные волосы.

— Если вы мне не верите, — проговорила тихо старая цыганка, — то спасибо вам за смирение и терпение. Храни вас Господь так же, как и нас. Я дала обещание Богу сделать ее царевной. И я это выполню.

Патрина все равно это услышала, как бы ни затыкала она пальчиками уши, и также услышала, как зашуршал шелк, сине-белый, и голос сестры Ксении произнес:

— Я хочу забрать вас отсюда. К нам. Я должна это сделать!

В номере парижского отеля «Ritz» сладко пахло гашишем от смеси Arabian Bloore, с добавлением вишни. Этот сорт доставляли из Саудовской Аравии исключительно арабы, и ценился он поэтому дороже, чем ямайские или доминиканские смеси. Впрочем в отель «Ritz» редко заглядывали полицейские из отдела по борьбе с наркотиками, а поэтому обитателям номера можно было, не опасаясь ничего, курить свой кальян. Этот номер выходил окнами на Вандомскую площадь, с торчащим посреди гордым фаллосом Колонны, увенчанной знаком французских побед. Сейчас по комнате люкса, устланной текинским коллекционным ковром, расхаживал сухопарый смуглый человек в хорошем, сшитом на заказ костюме и начищенных остроносых штиблетах. В манжетах его были видны запонки с бриллиантами примерно в четыре карата каждый. Галстук человека, красно-зеленый, был небрежно брошен на журнальный столик из баобаба.

А на ковре, перед большим бронзовым кальяном, расположилась довольно пышная женщина. Она сидела в халате на голое тело, полураспахнутом и поэтому открывавшем ее слишком полную, а потому бесформенную и рыхлую грудь. Она скрестила ноги, сцепив их толстыми пятками, и сладострастно вдыхала дым кальяна; иногда раздавалось журчащее бульканье в сосуде, наполненном розоватой влагой.

— Как мило, что Хасан не оставил инициированных потомков, а, Робер? — говорила женщина резким и в то же время вкрадчивым голосом. — Чертовски недальновидно! Ну, еще бы, он всех убил. Моххамеда зарезал за нарушение закона… за прелюбодеяние, не так ли?

— С такой же жирной свиньей, как и ты! — холодно заметил человек в остроносых туфлях, продолжая шагать по периметру зала. Руки его, смуглые, с синеватыми ногтями, как у всех коренных ливанцев, были сцеплены за спиной.

Но женщина не обратила внимание на яд его слов. Это при других она могла называть его почтительно «Мой господин!», целовать пальцы с перстнями, а сейчас могла и расслабиться. Она продолжала втягивать в себя дым кальяна, раскачиваясь своим крепким, ширококостым телом, как будто медитируя.

— Да, это он все-таки сделал зря. А дочку, которая у него родилась, его первая жена сбросила со Скалы. И верно, зачем Старцу девочки? А потом было поздно, очень поздно. Шайх аль-Джабаль, Рашид ад-Дин ас-Синан, кто еще? Их было восемь, после него. Тогда уже было не до инициирования. Ай-ай, плохо дело. Надо было обороняться. И все, что он нам оставил, — Невесты. Да, Робер? А мы режем их, как свиней.

Робер-Антуан Вуаве расхаживал по номеру. Он никогда не курил и очень редко пил, предпочитая сухое белое вино, и поэтому сейчас сосал только мятные леденцы, запас которых всегда держал в платиновой коробочке в кармане.

Мириам между тем не успокоилась. Она сделала вдох, и ее большие глаза скатились к переносице, как у всех наркоманов, рабов кальяна, при вдохе гашиша. Потом наступил период расслабления, Мириам откинулась на подушку и заговорила снова:

— Какой ужасный, скучный город. В Лондоне было гораздо лучше, Робер. Здесь мы сидим, как в клетке, в этом вонючем отеле! Ты знаешь, мне начинают сниться нехорошие сны. В Лондоне мне не снились эти сны. А тут я вспоминаю историю, которая приключилась с Хасаном почти за год до его смерти. Ровно за девять месяцев. Тогда на лестнице, ведущей на Скалу, стали один за другим пропадать стражники. Их находили утром мертвыми, внизу. Один выжил, рассказал, что какая-то женщина с каменным чревом, которое не может пробить ни один клинок, взбирается туда по лестнице и убивает стражников, одного за другим. Хасан потерял покой, он не спал ни днем, ни ночью. А та, неуязвимая, все поднималась и поднималась. И в конце концов Хасан умер! Хотя все считали его вечным. И все прекратилось. Не было больше этой женщины. Начался упадок. Ты помнишь эту историю, Робер?

— Я не интересуюсь спекуляциями на тему Скалы, — брезгливо проговорил ливанец, замирая перед окнами.

Мириам расхохоталась. Вновь приникла к кальяну. Втянула в себя дым.

— А зря, мне эта женщина снится. Она белокожа, она азиатка, но не из наших. Она пробовала наркотики, в ее чреве вызревали дети, но она их убивала. Почему именно она, Робер?

Человек у окна не ответил. Мириам снова пожаловалась:

— Странные сны в Париже, Робер!

— Неужели ты спишь? — Он с яростью обернулся к ней. — Вчера я видел тебя в коридоре девятого этажа! Ты развлекалась сразу с двумя итальянцами. На одном ты сидела, а другой… Грязная, распущенная свинья!

Женщина опять только рассмеялась. Халат ее совсем распахнулся, грудь нависала над кальяном.

— О, Робер! По матери — я из рода Седха, верного слуги Хасана, а ты… ты всего лишь знатный фидаин, потомок их. Я помню многое! Ты не понимаешь этого. Ты не понимаешь наслаждения животной любви, когда в тебя входят сразу двое! Это так… это прекрасно! Это страстно, это… Я была и с собаками, Робер, в Чехии, в отеле. Не помню… кажется, с догом. И с жеребцом на одной ферме. О, как это великолепно, этот разврат!