Книга Забытые письма - Лия Флеминг

– Есть новости от вашего сына? – осторожно спросила Сельма.

– Нет, только то, что ваша дочь успевает нам сообщать. Она прилежно информирует нас. Ему, конечно, придется учиться все делать левой рукой, – сдержанно ответила Роза.

– А когда они возвращаются домой? – В воздухе висела такая напряженность, что Сельма не знала, о чем бы еще спросить.

– Мы не знаем, Сельма, – мягко ответил мужчина, и интонация, с какой он произнес ее имя, заставила ее посмотреть на него повнимательнее. Добела выгоревшие на солнце волосы, рыжеватая борода, загорелые обветренные щеки – но голос еще секунду звучал в ее голове. Нет, это не чистый американский акцент, ухо уловило одну или две английские гласные. Тут она вспомнила, что он же учился в Шарлэндской школе! Как же она вообще могла об этом забыть?!

– Я слышала, вы тоже выходец из Йоркшира? – светски улыбнулась она. – И учились в частной школе как раз в моей деревне.

– Я родился в Лондоне… Но в самом деле учился в той школе и жил неподалеку от кузницы.

– Простите, но я не могу вспомнить никого по фамилии Вест…

– Я прежде носил другое имя, – ответил мужчина, глядя ей прямо в глаза. – Ты не узнаешь меня, Сельма? Или правильнее называть тебя Селимой?

Но и тут в ней ничто не отозвалось, и она продолжала беспомощно смотреть на него.

– Чарльз, ну хватит ее дразнить, – властно вмешалась Роза. – Миссис Барр, вы знали моего мужа много лет назад. Ваша мать дружила с его матерью, леди Хестер Кантрелл.

– Энгус? Энгус Кантрелл? Просто не могу поверить, сколько лет прошло! Мы ломали голову, куда ты пропал, а ты вот где прятался! – И она снова посмотрела на него. Совсем не похож на того высокомерного юнца, но прошло больше двадцати лет… – Я слышала, ваша мать умерла. Она была очень добра к моей матери.

Не может быть, неужели этот человек – Кантрелл? На другом конце света! До чего все странно переплелось.

– Это твоя мать была к ней сама доброта, они очень ладили в старости, – отвечал он.

– А ты как себя чувствуешь, с тобой все в порядке теперь? – спросила она, вспомнив о его приступах.

– Просто прекрасно. Такая жизнь мне по нраву. Поначалу я обвыкал, но Роза и ее семья очень тепло меня приняли. – Он улыбнулся жене, и Сельма без труда увидела, как они привязаны друг к другу.

– Нет, должно быть, мне это снится… – Ее охватило совсем иное волнение. – Подумать, что из всех людей на земле…

Не пора ли ей прекратить предаваться этим идиллическим воспоминаниям? Чего это они тут так дружно расселись? Да от одного имени Кантреллов она загорается гневом!

– Полагаю, вы слышали, что случилось с моими братьями, – холодно проговорила она. – Ваша мать, должно быть, рассказала вам об обстоятельствах гибели Фрэнка. Та история теперь всем известна. Он никогда не был ни трусом, ни дезертиром, но ваша семья не пощадила его. – Ну вот, выпалила все те злые слова, что так давно жгли ей сердце. А что еще она могла им сказать, пусть она и десять раз их гостья?

– Да, я знаю. Он храбро держался до конца, – негромко ответил Энгус.

Но что-то в том, как он смотрел на нее при этом, ее озадачивало.

– Я не понимаю…

– Мы с моей матерью обменялись тогда несколькими письмами. Я просто хотел, чтобы между нами не было недоговоренностей. Так ты по-прежнему не узнаешь меня?

Снова он задает ей задачку! Она обернулась к его жене, но та лишь покачала головой и встала из-за стола.

– Вы простите, мне надо заняться ужином… К тому же, думаю, вам лучше поговорить наедине, – шепнула она, тихонько положив руку ей на плечо.

Да что такое тут происходит?!

– Сельма, ты все еще думаешь, что я Энгус? – тихо спросил он и отвел со лба прядь соломенных волос, показывая ей бровь. – Посмотри, где же тогда шрам, где швы, которые остались после того злополучного прыжка на ручье?

Бровь была ровной, кожа бледной. Сердце ее стукнуло и замерло. Она снова посмотрела на него.

– Гай?.. – еле выдохнула она, пунцово краснея. – Что ты здесь делаешь? Ты же умер, тебя похоронили! – Она вскочила и бросилась к двери, но он схватил ее за запястье. – Что за игру ты со мной затеял?!

– Я умер, меня похоронили. Мой брат позаботился об этом, когда стащил мою форму и отправился на фронт, назвавшись моим именем.

– Пусти меня. Я не верю тебе! Не может быть, это не ты… Ты позволил моему брату погибнуть, он так ждал, что ты заступишься за него! А ты не счел нужным побеспокоиться! А теперь насочинял предлогов и вытащил меня сюда, чтобы раскаиваться? Да как ты смеешь так оскорблять меня! Я уезжаю немедленно!

– Сельма, постой! Клянусь тебе, и Бог мне свидетель, и перед ним предстану я в Судный день, – это был не я. Умоляю, услышь меня! Таким тяжким бременем лежит это на моей душе. Умоляю, выслушай меня, прежде чем ты уедешь!

Сельма снова опустилась на стул, глядя на него с отвращением.

– Моя мать слишком хорошо сыграла свою роль, – продолжал он. – Ей тогда как раз было на руку, чтобы Энгус назвался мной, но все зашло слишком далеко. Я оказался в ловушке в родном доме, лежал больной и не знал, что происходит, а когда пришел в себя, было уже слишком поздно. И тогда я сбежал оттуда, сбежал так быстро и так далеко, как только смог. Я ничего не мог изменить. Ну как я мог раскрыть подлог, совершенный братом, или предать честь моей семьи?

– Зато своим молчанием ты предал мою семью! Достаточно было одного твоего слова, и он остался бы жить! – вне себя закричала Сельма. – Ты оставил его умирать! Там, одного!..

– Но откуда же мне было знать, что там происходит?! А когда я узнал, все было бы бесполезно! Это был очень плохой год на фронте, столько скоропалительных трибуналов… Генералы торопились подавить любые попытки бунта в войсках. Они были слишком жестоки, отклонили столько прошений о помиловании… Но когда я узнал, что произошло, я тут же написал Энгусу и совершенно прямо высказал ему все, что думаю о его поступке. То же сделала и мама. Энгус был очень разным – порой и глуповатым, и инфантильным, и доверчивым, простодушным. Он совершил страшную, непоправимую ошибку, и это жгло его. Думаю, ему было слишком стыдно жить после такого… Когда вокруг тебя разрываются снаряды, а ты никак не укрываешься от них, конец наступает быстро. Или если ты добровольно вызываешься участвовать в операции, больше похожей на самоубийство… Мы не можем знать наверняка, что случилось тогда. Как бы страстно мы этого ни хотели.

– Так, значит, ты решил здесь укрыться и жить спокойненько. Не понимаю. Не стану я больше слушать твоих оправданий. Ты позволил мне думать, что ты погиб, ничем, ни полунамеком не дал знать о себе. Просто молча пропал. Если бы я знала, что происходит, я помогла бы тебе. Я ведь была тебе другом.

– Я решил, что лучше уехать. Тебя тогда отослали в Брэдфорд, а я так запутался и был так зол на весь мир… Не вини во всем одного Энгуса, вини жестокость войны – это война доводит человека до помешательства, ломает дух. То, что случилось с Фрэнком и со многими другими, полностью соответствует уставу, закону военного времени.