Книга Забытые письма - Лия Флеминг

Самые твердые, самые неприступные сердца смягчаются при виде юной любви, страстного пыла и нежности. Когда твой ребенок счастлив, разве можешь ты не переполниться гордостью и радостью? Только это и имело тогда значение – и имеет значение теперь, когда я оглядываю вереницу детишек, рожденных от этого неожиданного воссоединения.

А когда вокруг раскрылись сердца, что-то изменилось и во мне самой. Когда Чарли и Шери поселились в домике моей мечты в Прескотте, штат Аризона, я обнаружила, что вот я уже помогаю им обустроить туристическую тропу для наездников в Скалл-Вэли, неподалеку от железной дороги в сторону Санта-Фе, и небольшое ранчо в конце тополиной аллеи. Начало пятидесятых – весь этот маккартизм, «охота на ведьм» – не самая удачная пора в Голливуде. Так что мы решили объединить наши сбережения и найти для себя что-то постоянное, рискнуть – и наконец сделать мечту явью.

В Прескотте я и встретила Энди Маккейда. Военный в отставке, вдовец, без ума от лошадей и деревенской жизни – точно как я. Мы стали друзьями на многие годы, и я даже свозила его однажды в Йоркшир, где он навсегда влюбился в английский эль.

Роза и Гай приезжали к нам погостить ненадолго после его первой серьезной операции. Им так нравилось здешнее теплое зимнее солнце! Не могу сказать, что мы с Розой стали особенно близки, но ее спокойная мягкая забота – именно то, что было нужно Гаю, чтобы пережить лечение, химиотерапию. Но все тщетно. Через год он скончался, а с ним ушла и часть моей жизни – последняя ниточка, связывавшая меня с Вест-Шарлэндом.

Шери, Чарли и Грейс, их дочка, связались с маленькими группами в Англии, боровшимися за то, чтобы мужчины, расстрелянные на войне собственной армией, были официально оправданы. Вплоть до 1980-х годов очень трудно было добиться даже слушаний такого дела.

Наши соотечественники, чьих родных постигла та же участь, писали бесконечные письма членам парламента, просили, чтобы их близких – ставших жертвой поспешных решений – оправдали, признали честными солдатами. Это был долгий процесс, но уровень поддержки постепенно становился все выше. Очень помогли документальный фильм и появившиеся исторические книги.

Никто не хочет, чтобы ему напоминали о чем-то постыдном. И все же постепенно информации просачивалось все больше, общественности становились известны имена казненных. Выходили новые книги, свидетели давали интервью. Я передала некоторые из своих драгоценных писем, чтобы подтвердить нашу правоту. Битва еще не окончена, но мы надеемся, что в будущем все-таки последует какое-то официальное извинение.

Что до Вест-Шарлэнда, то жителям наконец стало невмоготу оставаться без мемориала, и, планируя празднования по случаю нового тысячелетия, они решили заодно возвести и памятник на площади Вязов.

Хестер в своем завещании оставила денег на памятник, при условии, конечно, что на нем будет имя Фрэнка. Я связалась с инициативной группой и рассказала им все, что знала.

В местной «Газетт» снова появились письма – одни протестовали, другие одобряли решение. Мы стали настоящими экспертами в том, как управлять общественным мнением, как добиться своего, подключили все средства массовой информации, перетянули их на нашу сторону.

На церемонию открытия памятника пригласили всех родственников погибших солдат, и этот простой кусок скалы, в который впечатаны бронзовая винтовка и шлем, стоит у входа в церковь Святого Уилфреда.

Шери здесь, рядом, справа от меня. А Чарли нет. Он неожиданно умер пять лет назад. Здесь Грейс и ее муж Эллиот, а вот мой правнук Куртис. Как он похож на Гая! Это его первая поездка в Англию.

Потом нас пригласят на экскурсию в Ватерлоо-хаус. Мне сказали, в нем теперь пансион для девочек, которые учатся в Шарлэндской школе.

Никому в семье так и не досталось состояние Гая. Чтобы вступить в права наследства, пришлось бы предать огласке историю Кантреллов. Как часто говорил Гай, «это всего лишь деньги».

Шери отвечала, что деньги очень пригодились бы, чтобы финансировать съемки «Выстрела на рассвете». Но каким-то образом проценты растут – только вот никто никогда не сможет ими воспользоваться, если, конечно, я не решусь взбаламутить всех своим признанием.

Мы рассказали всем нашим детям о Фрэнке, рассказали о моем давнем романе с Чарльзом Вестом, но я никогда не уточняла его настоящего имени. Дети считают его Энгусом, и мы никогда не разуверяли их в этом. К чему? Это его история, его решение – оставить все так, как есть, и не ворошить случившегося, хотя я и думаю, что слишком уж долго мы это храним в себе…

Я все прекрасно помню, но кто-то может счесть мои откровения мстительными излияниями выжившей из ума старухи, затаившей злобу на Кантреллов. Но я примирилась с ними, уже много лет назад. Провидение восполняет нам наши потери – я прекрасно понимаю это, когда вижу возле себя наших детей, нашу плоть от плоти.

Моя долгая жизнь приближается к полночи, остались минуты. Следующего Дня памяти я не увижу. Наконец-то я сняла с себя это бремя. Но кости мои продрогли ждать, когда же их накроют венком и я смогу отправиться к моим братьям.

Надеюсь, Фрэнк больше не будет испытывать потребности бродить по старой дороге, ведущей к холму, и распугивать мотоциклистов – его имя вырезано золочеными буквами рядом с именем его брата. Наконец-то.

Вырезали только фамилию и инициалы. Так распорядилась леди Хестер в своем завещании. Последнее слово осталось за ней, и это правильно – так мы никого не пропустили, особенно некоего Г. Э. Ч. Кантрелла. Это Гай или Энгус? Сами догадывайтесь.

Кто же сможет поведать им эту историю? Кроме меня, никого из свидетелей не осталось, но это знание так давит порой… Истина, порядки, которым мы подчинялись когда-то, так чужды нынешним людям, разве они смогут понять их… Тогда было возможно, что таких людей, как Фрэнк, могли убить свои же. Это был другой мир, и нельзя подходить к нему с сегодняшней меркой.

Время и тишина накрывают собравшихся – наступает священная минута молчания. О чем тут еще молиться – покойтесь с миром… Пока этот камень здесь, никто из вас никогда не будет забыт.