Книга Рыцарь света - Симона Вилар

Истинная любовь не должна быть скупа, ибо в саду скупости любой цветок любви увянет, — уверяли собравшиеся.

Кто не умеет скрывать свои чувства, тот не умеет любить! Но при этом Милдрэд отметила, что сидевшие в тени парочки не только держались за руки, но порой склонялись друг к другу и обменивались поцелуями. И это называется, что надо таить свои чувства?

Обсуждался и вопрос о том, оканчивается ли любовь с браком. Тут уже Элеонора принималась доказывать: нет, нет и еще раз нет! Любовь цветет сама по себе, независимо от того, освящена ли она в церкви или свободна. Слова герцогини вызвали бурные аплодисменты присутствующих.

Любовь должна либо возрастать, либо уменьшаться, — уверяли собравшиеся и начинали спорить.

Потом принялись решать, что происходит, когда любовь иссякает? Многие считали, что в подобном случае ее уже ничто не может возродить.

— А вы что скажете? — обратилась герцогиня к Милдрэд. — Вы так молчаливы сегодня.

Милдрэд ответила после некоторого раздумья:

— Думаю, любовь не иссякает. Она может затаиться, уснуть, даже казаться умершей… Но если это истинная любовь, она остается. Ибо она, как вера, — навсегда.

Элеонора улыбнулась при свете огней и лунного мерцания.

— Наверное, вы знаете, о чем говорите.

Но Милдрэд не знала. Она призналась себе, что все еще не может забыть Артура, однако не готова его простить. И любит ли она его?

Ей опять приходилось маневрировать между Гийомом и Реми, они ее смешили и порой утомляли. Хотя она уже поняла, что, по сути, от нее и добивались, чтобы она позволила себе увлечься одним из поклонников. Но зачем ей это? Чтобы насолить Юстасу? Он вполне того стоил. Да и мужественный Реми в его нарядных одеждах, с модно подвитыми белокурыми волосами выглядел привлекательно. Очарователен был и рослый для своих шестнадцати лет принц Гийом. Говорили, что из трех братьев Анжу он единственный похож на своего отца Жоффруа Плантагенета, какого еще называли Жоффруа Красивый. Честно говоря, Милдрэд нравились оба ее поклонника. Однако стоило ей представить, что кто-то из них ласкает ее… как она чувствовала подступающий холод и тошноту. Ее передергивало. Увы, время с Юстасом сделало ее холодной и брезгливой. А то, что было раньше… Она впервые за все время позволила себе вспомнить, как таяла в объятиях Артура… Но это, казалось, было в какой-то иной жизни. Теперь же от самой мысли о близости с мужчиной она невольно содрогалась.

В сознание задумавшейся саксонки вливался мелодичный, чарующий голос Элеоноры:

— Любая женщина расцветает, когда ее любит мужчина. Так создано Богом, и мы должны ценить это.

Милдрэд подумала о Юстасе, и даже в эту теплую ночь ее пронзил озноб. Пожалуй, Элеонора, эта много повидавшая женщина, даже не подозревает, как обременительно может быть навязанное чувство, как оно связывает и отягощает.

Той ночью Милдрэд приснился кошмар: сквозь туман к ней приближался силуэт человека в темном капюшоне. Он тянул к ней руки, он звал ее, говорил, как скучает. Она не различала в тумане его лица, но ощущала его тяжелый взгляд, узнавала это чувство гадливого холода в животе и жуткое ощущение, как любовь Юстаса по капле вытягивает из нее жизнь.

Она проснулась от собственного крика. А отдышавшись, кинулась к распятию и возблагодарила Всевышнего, что оказалась в плену. Что недосягаема для Юстаса. Но как надолго? Какие на нее планы у нормандской четы?

Ей следовало переговорить об этом с Элеонорой. Однако случая все не представлялось. Несмотря на кажущуюся беспечность, герцогиня не забывала о своем положении правительницы, и ее редко можно было застать одну. И пока Генрих Плантагенет вел войны, его супруга правила их владениями, постоянно принимала гонцов, выслушивала прошения, чинила суд, следила за поставками для нужд армии мужа. С раннего утра она была окружена людьми, в замок постоянно кто-то прибывал, посланцы и просители собирались в большом зале, ожидали, когда им будет позволено встретиться с правительницей. Их череда была бесконечной, но у Элеоноры для всех хватало времени. Милдрэд, когда выпадала такая возможность, с интересом наблюдала за ней. Она видела, насколько герцогиня могла быть любезна с прибывшими или же, наоборот, становиться холодной и величественной. Если дело казалось ей важным, она никогда не перекладывала его на других, сама во все вникала, и от ее пристального внимания не укрывались ни лишние траты, ни желание нажиться за счет дома Плантагенетов на поставках в армию. Но если она замечала обман, то становилась столь грозной, что могла отправить лгуна к палачам. Или же, припугнув, становилась столь милой и так ловко убеждала нужного человека в том, что их желания совпадают, что тот сам предлагал желаемое и даже добавлял что-то от себя. Перед ней никто не мог устоять. По сути, молодой Генрих получил великолепную супругу и помощницу, ставившую его военную кампанию выше нужд собственного двора. Например, Элеонора могла отменить назначенное празднество, если ей надо было провожать набранные отряды, она выезжала к войскам и обращалась со столь пламенной речью, что, будь то наемники или вассалы, они испытывали воодушевление и клялись этой удивительной женщине сделать все для нее и ее супруга.

О, она была неутомима! Будучи на первых месяцах беременности, герцогиня не позволяла взять над собой верх обычным в этот период женским недомоганиям и, покончив с делами, опять удивляла окружающих и двор какой-нибудь очередной выдумкой, умело чередуя работу и развлечения. И как бы она ни была занята, вокруг нее всегда царили оживление и веселье. Милдрэд даже не заметила, как с головой окунулась в эту кипучую жизнь и стала получать удовольствие от происходящего, не думая о грядущем, наслаждаясь только каждым новым днем. И постепенно ее душа стала оттаивать. Она уже смелее высказывалась во время судов любви, с удовольствием шутила и принимала ухаживания, к тому же ей было лестно, что ее считали образцом мод при канском дворе. И теперь многие дамы, копируя англичанку, стали отказываться от пышных вышивок и богато декорированных каменьями оплечий, в подражание ей они носили легкие струящиеся ткани, а так как август в этом году выдался на удивление жарким, то воздушные ниспадающие наряды почитались как особенно удобные, и их так и называли — английский крой.

В середине августа в Кан прибыл граф Тибо Шартрский, посланец короля Франции, бывший к тому же кузеном принца Юстаса. Сей молодой граф выставил Элеоноре весьма суровые требования по поводу обмена пленных рыцарей, отказался идти на какие бы то ни было уступки, и герцогиня решила отложить дело, сославшись на то, что по такой жаре трудно обдумывать сложные вопросы. Затем она пригласила несговорчивого посла поехать с ней на купание в водах Ла-Манша. Молодой Тибо был удивлен: герцогиня серьезно думает, что для христианина возможно купаться в стихийном море? Но был заинтересован и согласился отложить обсуждение до того, как он испробует это на себе.

Они выехали из Кана рано утром: блестящий кортеж сеньоров и дам, внушительная охрана, даже кое-кто из представителей духовенства, решивших присоединиться к их процессии. Была приглашена и Милдрэд. Подобная поездка была ей тем желаннее, что, даже участвуя в увеселениях блестящего двора Элеоноры, она не имела права покидать замок Кан, а один раз, когда пожелала сама отправиться в город, стражники, такие приветливые и почтенные, пока она гуляла в пределах крепости, решительно скрестили перед ней копья.