Книга Любовь - Карл Уве Кнаусгорд

— У вас все в порядке? — спросил Видар.

— Да, — кивнул я. — Жаловаться не на что.

— А у нас ночью ветродуй был, — продолжал он. — Несколько деревьев выворотило с корнем. Потом вырубилось электричество. Но обещали до обеда починить. А что в городе?

— Тоже ветер был, — сказал я.

Мы свернули налево, проехали по мостику и выехали на огромное поле, где у дороги по-прежнему высился штабель из белых рулонов сена. Через километр мы свернули еще раз, на узкую гравийную дорогу через лес, преимущественно лиственный, сквозь деревья просвечивал луг, похожий на озеро, границей ему служила скала, снизу голая и отвесная, сверху поросшая хвойным лесом. Коровы местной длиннорогой и выносливой породы паслись здесь круглый год.

Через сто метров от главной дороги отходила заросшая травой тропа к дому Видара и Ингрид, а сама дорога продолжалась еще пару километров вперед и посреди леса утыкалась в железнодорожную насыпь.

Ингрид стояла на улице и ждала нас. Едва машина остановилась, она побежала к задней двери, где сидела Ванья, и распахнула ее.

— Ах ты, моя душечка, — заворковала она. — Как я без тебя скучала!

— Вынь ее, если хочешь, — сказала Линда, открыв другую дверь. Пока Ингрид, достав Ванью, то держала ее перед собой, чтобы полюбоваться, то целовала и тискала, прижав к себе, я вытащил и собрал коляску и покатил ее к дверям дома.

— Надеюсь, вы голодные, — сказала Ингрид. — Еда готова.

Дом был старый и маленький. Со всех сторон его окружал лес, только фасад смотрел на открытый луг, куда в сумерках и на заре приходили из леса олени. Я видел, как по нему пробегали лисы и скакали зайцы. Когда-то дом построил для своей семьи небогатый крестьянин, и это до сих пор чувствовалось: хотя к изначальным двум комнатам добавилась новая часть с кухней и ванной, квадратных метров было немного. Темная гостиная была забита всем на свете, в спальню, к двум встроенным кроватям и книжным полкам в торце вряд ли можно было втиснуть что-то еще. Кроме того, имелся погреб чуть выше за домом, новый домик с двумя спальными местами и одним телевизором, а еще выше — мастерская с дровяным сараем. Когда мы приезжали в гости, Видар с Ингрид перебирались в новый домик, и по вечерам старый дом был в нашем полном распоряжении. Мало что я любил больше, чем лежать в тишине и темноте на деревянной кровати, прижимаясь к старым грубым бревнам, и глядеть в окно на звездное небо. В прошлый раз я прочел тут «Барона на дереве» Кальвино, в позапрошлый — «Дрезину» Викмарка, и мои восторги по поводу обеих книг были, видимо, в той же степени порождены обстановкой в момент чтения, настроением, ей созданным, как и собственно содержанием книг. Или все же миры этих книг особенно отзывались во мне в этой именно обстановке? Перед Викмарком я прочитал роман Бернхарда, и ничто в нем не зацепило меня в той же степени, даже близко. У Бернхарда нет открытого пространства, все заперто в тесные чуланы рефлексии; да, он написал один из самых пугающих и ошеломительных романов, какие я только читал, «Изничтожение», но я не хотел ни смотреть в ту сторону, ни двигаться. Нет, нет, как можно дальше от закрытости и принужденности, вот чего я хотел. Выйди, мой друг, на простор, как Гёльдерлин где-то сказал. Но как, черт возьми, выйти, как?

Я сел на стул у окна. Кастрюля мясного супа исходила паром посреди стола. Рядом — корзинка со свежеиспеченными булочками, бутылка минералки и три жестянки так называемого «народного пива». Линда усадила Ванью в детский стульчик, придвинула его к столу, разрезала булку, дала Ванье и пошла греть в микроволновке баночку детского питания. Ингрид забрала у нее банку, и Линда села за стол рядом со мной. Видар напротив нас мусолил бороду большим и указательным пальцами и смотрел на нас с полуулыбкой.

— Начинайте есть, пожалуйста! — крикнула Ингрид из кухни.

Линда погладила меня по руке. Видар кивнул ей, и Линда взялась разливать суп. Светло-зеленые кружочки порея и оранжевые моркови, желтовато-белые скобочки кольраби и большие серые куски мяса, то с красноватыми волокнами на срезе, то чуть ли не с голубоватым блестящим боком. Плоские белые кости, на которых держится мясо, гладкие, как отполированные камни, или шершавые и пористые. Все плавало в горячем бульоне с блестками жира, которые схватятся, едва бульон остынет, но сейчас сверкают мелкими, почти прозрачными бусинами в мутной жидкости.

— Изумительно, как всегда, — сказал я и взглянул на Ингрид, она сидела рядом с Ваньей и дула на ее еду.

— Вот и хорошо, — ответила Ингрид, едва отвлекшись на меня, и тут же погрузила пластмассовую ложку в пластмассовую плошку и понесла Ванье в рот, сейчас разнообразия ради разинутый, как клюв у птенца. Когда мы приезжали, Ингрид инстинктивно брала на себя все заботы о Ванье. Кормление, подгузники, одежда, сон, свежий воздух, она хотела делать все. Она купила детский стул, детские тарелки и детские приборы, бутылочки и игрушки и даже коляску, которая всегда стояла снаружи и ждала нас, как и штабеля бесчисленных склянок с детским питанием, кашами и пюре в шкафу. Если чего-то вдруг не хватало, например, Линда попросила яблоко или встревожилась, нет ли у Ваньи температурки, Ингрид тут же садилась на велосипед и ехала три километра до магазина или аптеки, и обратно те же три километра, везя в маленькой велосипедной корзинке яблоко, термометр или жаропонижающее. К нашему приезду она тщательно все планировала и заранее закупала продукты на все обеды, обычно из двух блюд, и ужины — из трех. Она вставала в шесть утра вместе с Ваньей, пекла булочки, иногда шла с ней на прогулку, потихоньку готовила обед. В девять утра мы просыпались к накрытому роскошному завтраку, со свежими булочками, вареными яйцами или, например, омлетом, если она замечала, что я полюбил омлеты, соком и кофе, и, когда я садился за стол, она всегда клала на мое место свежую газету, за которой потрудилась сходить. Она была необыкновенно позитивно настроена, ко всему относилась с пониманием, словом «нет» не пользовалась, и не было такой проблемы, которую она не хотела бы помочь нам решить. Морозилка у нас дома была забита ванночками из-под мороженого и лотками из-под селедки с самыми разными блюдами, которые она нам наготовила. На всех было написано ее рукой: болоньезе, картофельная запеканка, жаркое по-флотски, фрикадельки, фаршированные перцы, блинчики с начинкой, гороховый суп, баранина с картошкой по-деревенски, мясо по-бургундски, котлеты из лосося, киш с пореем… Если они гуляли с Ваньей и вдруг холодало, она могла зайти с ней в обувной магазин и купить ей новые ботинки.

— Как поживает твоя мама? — спросила она меня сейчас. — Все в порядке?

— Да, вроде да, — ответил я. — Дописывает диплом, насколько я понимаю.

Я салфеткой стер с подбородка каплю супа.

— Но мне, сказала, почитать не даст, — улыбнулся я.

— Снимаю перед ней шляпу, — сказал Видар. — Мало у кого в шестьдесят лет достанет любознательности учиться в университете, что ни говори.

— У нее самой наверняка двойственные чувства на этот счет, — сказал я. — Она всю жизнь мечтала продолжить учебу, это правда, но происходит это теперь, когда ее карьера уже на излете.