Книга Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Когда они разместились в хозяйских апартаментах отеля «Гонолулу», стало еще хуже. Бадди начал догадываться, что допустил тактическую ошибку, оставив дом своей сварливой семейке. Хотя по меркам гостиницы люкс был роскошный — спальня, гостиная, встроенная кухня, холл, сдвоенная веранда, — Бадди томился, как в тесной клетке. Несколько дней спустя он сказал:

— Раньше я не проводил так много времени наедине с Мизинчиком.

— И как оно?

— Как будто пес меня сожрал и покакал с утеса.

В большом доме он болел, полеживал. Нет, операция явно не удалась — Бадди сделался слабым, зависимым, нетерпеливым, надменным. Он бежал из дома и здесь, в хозяйских апартаментах, уверился, что помрет, если не избавится от Мизинчика. В темном мерцании ее глаз, в ее холодном презрительном молчании он читал: Мизинчик желает его смерти.

— Найди мне комнату с видом на море.

Я поместил его в номер 509, где когда-то жил и трудился плотник Миранда, любовно отделывая свой гроб, а скрип и скрежет его инструментов в комнате этажом ниже звучали, как звуки любовной игры. История Миранды превратилась в одну из легенд отеля. Из комнаты был виден кусочек моря.

Бадди и часа не провел в номере 509. Задыхаясь, он позвонил мне:

— Пришли Мизинчика с кислородом.

Голос его звучал так, словно кто-то схватил его за шею, сдавил горло. Явилась Мизинчик, таща за собой кислородный баллон. Как только дыхание наладилось, Бадди отослал ее прочь.

— Не могу с ней в одной комнате!

За всю свою жизнь, сказал Бадди, он никогда не жил в таком тесном помещении. На северном берегу даже сплетничали о его длиннющем обеденном столе, о размерах спальни, о постели «кинг-сайз», о широкоэкранном телевизоре и большом кресле. Его личный стакан вмещал пинту водки с тоником, пепельницей служила миска для кавы с Фиджи. Он и не думал раньше, что отель «Гонолулу» так мал, ворчал Бадди.

— Вскрой эту комнату, — распорядился он и уточнил свой приказ: пусть снесут стену и сделают не номер, а этаж владельца отеля, чтобы Бадди мог занять побольше места и устроиться отдельно от Мизинчика. Строители оценили работу в пятьдесят тысяч долларов, отделка и интерьер обошлись бы еще в двадцать. Бадди поручил мне наблюдать за работами, которые грозили поглотить не только мое время, но и полезную площадь пятого этажа. Ради его прихоти нам предстояло пожертвовать тремя самыми комфортабельными номерами.

— Ты уверен, что хочешь именно этого? — осторожно спросил я.

— Какие варианты?

— Отослать Мизинчика домой. Нанять сиделку. Жить на воле.

— Как это я сам не додумался?

Он послал своего адвоката Джиммерсона потолковать с женой. Джиммерсон, крупный, хлопотливый, примчался на его зов и уединился с Мизинчиком в люксе, куда Бадди больше не заглядывал. Бумаги уже были подготовлены.

— Я хотеть присматривать за мой муж, — упорствовала Мизинчик. Яростно втягивая голову в плечи, скрежеща зубами, она словно уменьшалась в росте, съеживалась.

— Он просит развод, — пояснил Джиммерсон.

— Никогда!

— Он готов предложить вам денежную компенсацию.

— Сколько?

— Десять тысяч долларов.

Мизинчик промолчала. Эта сумма превосходила ее ожидания, но тут она заподозрила, что Бадди еще богаче, чем она думала. Выросла она в хижине, работала в баре, пока не повстречала Бадди, жизнь ее была полна опасностей и несчастий. Она столько всего должна была скрывать от мужа, что сама не помнила, о чем рассказала ему, о чем промолчала. К тому же многое из того, что она поведала, было неправдой. Она рассчитывала построить свое будущее здесь, на Гавайях, но порой бывает проще взять деньги и уйти.

— Я хотеть быть американка.

— Это можно устроить.

— И двадцать.

— Десять здесь, десять когда вы вернетесь в Манилу.

Она кивнула.

Когда Джиммерсон сообщил об этом Бадди, тот пришел в восторг: он опасался более серьезных запросов. Перестройка этажа обошлась бы значительно дороже.

Мизинчик успокоилась — то ли удовлетворенная окончательностью этого решения, то ли это был очередной перепад настроения. Она тихо сидела в хозяйском люксе, и Бадди отважился вернуться. Присутствие Мизинчика уже не так раздражало его, зато жена различала малейшую перемену в тембре его дыхания и, не дожидаясь указаний, спешила на помощь. Когда Бадди с трудом засасывал воздух, теряя сознание, не в силах и слова вымолвить от удушья, возле него всякий раз появлялась Мизинчик с кислородом, неся ему жизнь.

Беспомощно распластавшись в кресле-каталке, которое он предпочитал постели, Бадди поднимал лицо навстречу жене. Она надевала ему маску, закрывавшую нос и рот, садилась рядом и следила, как он втягивает в себя кислород и постепенно приходит в себя. Вот он продышался, лицо уже не такое бледное. Речь возвращается к нему, он снимает с себя маску и просит:

— Налей мне.

Врач предупреждал: ни капли спиртного. Даже дети ему делали замечания, изводили его, я и то осмеливался протестовать. А Мизинчик молча поднималась, подходила к встроенному бару, смешивала большую порцию водки с тоником, добавляла кубики льда и приносила стакан Бадди:

— На, папочка!

— Не уходи, — говорил ей Бадди. Он чувствовал себя лучше, легкие наполнялись кислородом, кровь — алкоголем. Толкая руками колеса, он подъезжал вплотную к жене.

Мизинчик следила за ним взглядом, стоя перед Бадди в шортах и футболке с надписью «Локал Моушн Гавайи», похожая на маленькую девочку, на его дочку — лицо худое, зубы выпирают, большие темные глаза и костлявые ступни.

— Снимай одежку, — приказывал Бадди.

Мизинчик подчинялась — медленно-медленно.

— Все снимай! — настаивал Бадди.

Пальцами ноги она подцепляла с полу трусики и бросала их на стул, где уже лежали шорты.

Эта субтильная девушка была его женой. За двадцать тысяч долларов он добился от нее согласия уйти. Когда она уедет, он останется в хозяйских апартаментах совсем один, без женщины.

— Танцуй для папочки!

И она танцевала, сгибая руки и ноги, тело как палка, все впадины отчетливо проступали в вечернем сумраке, а Бадди вновь задыхался — от похоти. Она замечала перебои в его дыхании и, танцуя, подносила ему баллон с кислородом.

Она танцевала перед ним голая, а Бадди смотрел на нее, смотрел, пока снова не начинал задыхаться, и тогда она снова, приплясывая, подносила ему кислород.

— Вернулись к первоосновам, — сказал он мне, всасывая в себя воздух, как какое-нибудь морское животное. — Вот он, мой…

— Брак?

— С позволения сказать.

69. Останки человеческие

Много лет Ройс Лайонберг покидал северный берег лишь раз или два в месяц, чтобы наведаться в отель «Гонолулу» и угоститься у Пи-Ви «Бадди-бургерами». Теперь он зачастил к нам что ни вечер — не за едой, за выпивкой, — так что перемены в его жизни были для всех очевидны. Он всегда звал меня. Этот человек, прежде столь сдержанный, замкнутый, теперь вел себя откровенно до агрессивности. Повернувшись к чересчур накрашенной соседке в баре, он заявлял: