Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

Терзаясь безответной любовью, он думал, что не бывает боли острее, глубже, полнее. Думал, что больше не испытает ничего подобного.

Пока собственный сын не умер у него на руках.

Пока он не дошел до пустыни Нефуд.

Они вышли за пределы гордости и достоинства. Пот превратился в соль, языки болтались в поисках влаги. Жестокая полуденная жара лишила Нефуд даже красок, превратив ее в разворачивающуюся бескровную равнину с крутящейся и текущей потоками пылью. Когда солнце со временем покраснело, пески вновь обрели пресловутое разноцветье — розовые, лимонные, коричневые оттенки, — а в сумерках, после захода солнца, опять сменили окраску на пепельную. Тут Маруф заметил два шеста, торчавших с наветренной стороны бархана.

Все спешились, с надеждой и благоговейным страхом глядя на две расходившиеся палки, высотой в двенадцать пальцев, ровные, остроконечные — с растительностью никак не спутаешь.

— Вехи?.. — прохрипел Юсуф.

— Метка колодца, — сипло заявил Касым. — Наверняка. Колодец засыпало, поэтому…

Рассуждать о колодце сил не было. Он упал на колени и вместе с Юсуфом принялся поспешно разгребать руками песок. Они выкопали вокруг шестов глубокую яму, найдя бесформенную чашку с двумя дырками, а еще углубившись, наткнулись на непонятные кости в колючей шкуре, со временем откопали скелет целиком вместе с рогатым черепом и так устали, что не смогли даже выругаться.

— Антилопа… — выдохнул Юсуф и присел на корточки, беспомощно свесив руки.

— От жажды погибла, — буркнул Маруф.

Все смотрели в пустые глазницы скелета.

— Воды нет, — повторил Маруф. — Поэтому погибла.

Со свистом поднялся ветер, их объяла темнота и отчаяние. Надеяться было не на что. Но Касым вдруг решил не сдаваться. Хрипло дыша, вскочил на ноги, глядя на Зилла.

— Хочешь пить? — прошипел он, хотя Зилл молчал. — Я тебе дам попить.

Выхватил нож, повернулся к верблюдицам, высмотрел Сафру, направился к ней. Зилл испуганно бросился по песку, загородил ее, вытянув руки.

— Нет… — выдавил он.

— Прочь с дороги, — рявкнул Касым.

— Нет…

— Прочь! — крикнул он, схватив Зилла за руку.

— Не смей!

— Нам вода нужна! — объявил Касым, собираясь вспороть верблюдице брюхо и напиться из кишок. Однако не смог одолеть на удивление сильного парня и отшвырнуть его. Он резко повернулся, притворно признав поражение, и, пока никто не успел вмешаться, целенаправленно шагнул к Хабше, породистой верблюдице Таука, с размаху полоснув ножом по горлу. Лезвие скользнуло по жилистой шее, верблюдица не столько пострадала, сколько испугалась; Касым снова ударил, на сей раз в бок, и Хабша, очнувшись от постоянной жалости к себе, почерпнула силы в глубинных истоках инстинктов, мигом вырвалась и поскакала назад по пескам. Касым вскинул руку, пытаясь ее удержать, но лишь сорвал седло, которое повисло на ремнях вместе с болтавшимися на бегу мешками и бурдюками.

— Выкуп! — выкрикнул Зилл. Все оглянулись, на миг остолбенели, потом с большим трудом бросились вдогонку за убегавшей верблюдицей. И, взобравшись на песчаный гребень, застыли на месте.

На вершине соседнего бархана, пристально глядя на них, стоял бедуин в развевавшихся темных одеждах. Во тьме трудно было понять, есть ли у него лицо.

Глава 31

арун аль-Рашид получил известие о вернувшихся в Багдад трех почтовых голубях без записок, даже без предупреждения о несчастье, находясь на парадном плацу аль-Хульда, где Салих, служка, отвечающий за приношения, осматривал непрошеный харадж — дань — Али ибн-Исы, продажного, некомпетентного правителя Хорасана. Халифу не хотелось широкого распространения слухов об этом. Состав хараджа — хорьки, ласки, тигрята, ловчие соколы, охотничьи собаки, в полном соответствии с охотничьим месяцем, — красноречиво свидетельствовал о дальнейшем обнищании на востоке. В Хорасане царил хаос, Трансоксиана[72] была охвачена бунтами, из государственного казначейства исчезли тридцать миллионов дирхемов, Али ибн-Иса вымогал деньги у богачей и людей благородного происхождения, насильно забирал у крестьян накопления, чтоб задобрить халифа. Два года назад Гарун посетил Хорасан, убедился в серьезности нараставшего возмущения. Однако ничего не сделал, попавшись на удочку жирной лести правителя и провокационного упоминания имени Бармаки, род которого вечно питал неприязнь к Али, чего, по крайней мере в 805 году, было вполне достаточно, чтобы Гарун вернул хорасанцу свою благосклонность. Теперь же становилось все очевиднее, что представители семейства Бармаки полностью разгадали Али ибн-Ису наряду со всем прочим, кроме собственной судьбы.

«Наслаждение хаосом»?.. Замечание ибн-Шаака до сих пор мучило его. Халиф понимал, что решение проблемы важней ее сути. Обострявшийся в Хорасане кризис требовал срочных мер — смещения Али ибн-Исы, назначения нового губернатора, переговоров о мире с мятежниками, причем в полной секретности, — а халиф не находил в себе сил лично заниматься всем этим, преследуемый снами о смерти в красных песках. Отягощали и семейные заботы — вражда между двумя наследниками угрожала вылиться в гражданскую войну, которая могла разразиться после его смерти и затмить в анналах истории любое упоминание о его славном царстве. Наконец Халифа тревожило то, что народ Астрифана, а то и вообще всех Индий, увидит в нем виновника, допустившего похищение легендарной Шехерезады, спланированное и подстроенное ее мужем.

Раньше он бы выхватил меч, совершил что-нибудь — что угодно; теперь же, слишком старый, усталый, вовсе не жаждал крови. Гаремы с ослепительным сиянием оргазма неожиданно показались ненужными, шахматы — слишком сложными. Мрачная утешительная поэзия по-прежнему ожидала пера Абу-Новаса. Оставался последний способ хоть как-то отвлечься, старое, не широко известное пристрастие — кулинария. Ему вдруг до смерти опротивел вареный рис и гречка, жадно захотелось лепешек с уксусом, жареных баклажанов — пропади пропадом предписания докторов.

Однако халиф с ужасом обнаружил на дворцовых кухнях дым и суету.

— Царь Шахрияр, — объяснил приехавший из Астрифана дворецкий, — заказал пирог с бараниной и лепешки из толченой пшеницы, которые ему необычайно понравились на пиру в честь приезда. Говорит, что не сможет заснуть, не насытившись деликатесами.

— Заказал? — вскипел Гарун, и все присутствовавшие в то время на кухнях — надсмотрщики, повара, слуги, знаменитый индийский шеф-повар, — почти со страстной надеждой, взглянули на него. Кажется, даже сам дворецкий Шахрияра предлагал положить конец безобразиям и очистить кухни для халифа.