Книга Жребий вечности - Богдан Сушинский

– В общих чертах.

– Кто раскрывал вам эти черты?

– Вы приближаетесь к тайнам службы безопасности.

– Просто для меня важно знать, кто именно по-настоящему поддерживает меня в Берлине.

– В той или иной степени – все, от кого хоть что-либо зависит в отношениях между Германией и Италией. До сих пор мне не приходилось обнаруживать открытых врагов нашего союза, ибо они стали бы врагами фюрера. Вы знаете, как мы поступаем…

– Я имею в виду не Италию как государство, а себя лично, – прервал его Муссолини, берясь за бутылку с вином. – Лично меня, господин штурмбаннфюрер. Я – человек, привыкший мыслить трезво. И для меня не секрет, что теперь в Берлине все чаще приходится выбирать между мной и королем, который присвоил себе неограниченную власть в Риме.

– Власть королю дана вместе с его короной, – напомнил Скорцени, заставив бутылку в руках дуче стукнуть горлышком по хрусталю бокала.

– Это не совсем так.

– Именно так, господин Муссолини. Вы должны были помнить об этом, когда покоренный Вечный город лежал у ваших ног. Коль уж вы терпели у себя под боком короля, то должны были терпеть и связанную с его присутствием в Италии концепцию высшей государственной власти.

– На что вы намекаете? – окаменело полнощекое и почему-то не совсем опрятно выбритое лицо дуче. Похоже, сегодня он брился сам, не доверяя ни парикмахеру, ни зеркалу, наощупь, по-холостяцки. – Что я должен был свергнуть короля?

– Почему вы восприняли мои слова как намек? Свергнуть ли, заставить отречься – это уже детали. Но вы должны были знать, что Рим никогда не терпел двоевластия, и никогда не потерпит его. Рим никогда не потерпит двух императоров, дьявол меня расстреляй! – грохнул кулаком по столу Скорцени, заставив дуче буквально опешить от столь свободного поведения гостя. – А вы пытались заставить его смириться с этим. Мог бы пойти на такое двоевластие Гитлер? Никогда! А генерал Франко? Или горячо любимый всеми нами «отец народов» Сталин?

– Я презираю Сталина.

– Тем более.

– Что «тем более»?

– Порой кажется, будто мы зря презираем вождя пролетариев. Нет, чтобы повнимательнее присмотреться к тому, как он создавал свою империю, на какой демагогии возводил свою власть в абсолют и с какой неистребимой жестокостью истребляет всякого, кто попытается хотя бы усомниться в его непогрешимости.

«А ведь столь развязно вести себя со мной, – решил Муссолини, – этот горлорез может лишь в одном случае – получив на это право от самого фюрера». Только эта догадка и спасла Скорцени от его гнева!»

– Италия – это вам, дорогой Скорцени, не Германия и не Россия, – мрачно объяснил дуче, стараясь не встречаться взглядами с обер-диверсантом. – Италия есть Италия, как бы мы ни мудрили по этому поводу. За наше братство по оружию. За последних рыцарей Европы.

Появился все тот же слуга в «мундире Геринга», однако небрежным движением руки Муссолини заставил его попятиться за дверь. Они выпили, закусили и вновь молча выпили. Это было похоже на застолье двух давнишних друзей, случайная размолвка которых мешала им вернуться к тому разговору, ради которого встретились. Оба они полагались теперь только на мудрость вина. Которая должна была снизойти на них вместе с определенной дозой.

– Знаю, что не так давно вы были в гостях у князя Боргезе…

– Я назвал бы это служебной командировкой.

– Вам я могу сказать откровенно: есть информация, что в Берлине полковника Боргезе рассматривают как возможного премьер-министра Северной Италии. То есть моего преемника. Это правда?

Скорцени улыбнулся про себя и посмотрел в иллюминатор. Они проходили мимо крохотного скалистого островка. На полянке, посреди карликовых сосенок, произрастал ствол зенитного орудия, рядом с которым не было ни одной живой души. «Наверняка пьянствуют где-то на материке», – сказал себе Скорцени. Итальянская армия по-прежнему оставалась для него воплощением воинского разгильдяйства.

– Скажем так: в Берлине помнят, что в Северной Италии есть влиятельный политический деятель, который остается преданным рейху и который отличается от многих других итальянских политиков своей решительностью. Такой ответ вас устроит?

– Только потому, что другого, более содержательного, мне не дождаться, – мрачновато произнес дуче. – Если это не тайна, что приводило вас к Боргезе?

– Мы заняты были созданием нового вида оружия. Вы, очевидно, знаете, что я имею в виду.

– Диверсанты-лягушки[71], и камикадзе-торпеды, – презрительно процедил дуче. – От которых никакого проку.

– Все зависит от того, кто, в каких целях и с какой эффективностью их использует.

– Как считаете, я могу надеяться на поддержку или хотя бы лояльность со стороны этого полковника, теперь уже любимчика фюрера?

«Дьявол меня расстреляй! Да он то ли помешан на подозрительности, то ли принимает меня за агента собственной разведки», – иронично возмутился Скорцени. Как дуче, как глава государства Муссолини перестал существовать для него еще там, на вершине горы Абруццо. И вовсе не потому, что был свергнут и арестован. Просто Скорцени понял, что Италии досталось ничтожество. И был согласен с мнением по этому поводу и Кальтенбруннера, и Шелленберга. Ничтожество – оно и есть ничтожество, независимо от того, кому достается: Италии, Румынии или России. Но вслух произнес:

– Вполне, господин Муссолини. Полковник Боргезе стоит того, чтобы на него рассчитывать. Имея хотя бы десяток таких высших офицеров, вы можете воссоздать свою армию заново, такой, какой вам хотелось бы ее видеть – с духом римских легионов.

– Но он и сам мыслит себя вождем Италии. Еще бы: древний княжеский род Боргезе! Сама история взывает к полковнику: «Явись же, явись отечеству! Стань апостолом его возрождения!» Я не уверен, что должен был бы возрадоваться, узнав, что у меня появилось еще несколько таких полковников. Впрочем, у меня их и так уже немало.

Скорцени интересно было наблюдать за тем, как менялось выражение лица дуче. Мимика его была неподражаемой. Если он говорил напыщенно, то напыщенность эта демонстрировалась с выразительностью китайской маски – оттопыренные губы, поджатый подбородок, вскинутая вверх голова. Если же удрученно – удрученность эта была написана на нем почерком идиота, не ведающего о том, что существуют чувства и эмоции, которые от окружающих лучше скрывать.

– Очевидно, вы правы: Италия есть Италия. Но вспомните, что и Германии ее полковники и генерал-полковники достались не лучше. Считаю, мне нет смысла напоминать, каким образом фюрер укрощает их.

– С помощью крючьев в тюрьме Плетцензее, – мстительно рассмеялся дуче. Напоминание явно пришлось ему по душе. – А что, у меня крючьев тоже хватит. На всех.