Книга Веселые и грустные истории про Машу и Ваню - Андрей Колесников

– Я знаю что, – говорит Ваня. – А ты разве еще не догадался?

– Нет, – говорю я с мгновенно возросшим интересом. – Сдаюсь.

То есть я, будучи крайне заинтересованным в результате, сознательно перескакиваю через несколько этапов разговора, которые ритуально предшествуют капитуляции и обычно доставляют мне удовольствие: первая попытка, вторая попытка…

– Буквы должны быть, – говорит он.

– Какие?

– Все, – отвечает он. – Все, какие есть. Весь алфавит. Чтобы люди ездили мимо нас и учили.

Я так хотел услышать от него ответ на этот так мучающий меня самого вопрос, что совершенно забыл о том, кто сидит рядом со мной (да, я против всех правил, в том числе собственных, посадил его на переднее сиденье – наверное, в благодарность за то, что он не раздумывая поехал со мной в детский сад). А рядом со мной сидел мальчик шести лет от роду.

Потом я подумал о том, что на самом-то деле это не такая уж плохая идея, особенно для машины журналиста. И что сделать-то это можно по-разному (не обязательно же писать на машине «КоммерсантЪ»). Пафос, конечно, в этом тоже есть, но можно попробовать и без пафоса (хотя что-то подсказывает: вряд ли получится). И я говорю:

– Надо подумать. Не исключено. А еще идеи есть?

– Конечно, – отвечает Ваня. – Тигра надо нарисовать.

– Ну, – говорю, – тигр на каждой второй машине есть. Такой, прыгающий, что ли? С раскрытой пастью?

– Ну да, – упавшим голосом говорит Ваня. – Я знаю, что он есть.

Я понимаю, что он сначала сказал то, что хотел, а потом – то, что, он думал, может понравиться мне. И он расстроился оттого, что мне не это понравилось. Может, правда, я придумал себе эти его переживания. Но, скорее всего, нет.

– Нет, – повторяю я. – Зверей на машине не должно быть. Ни диких, ни домашних. Еще варианты есть?

– Конечно, – говорит Ваня. – Надо Маше позвонить.

То есть попросил помощь друга. Не может все-таки без нее обходиться. И не стыдится признаться в этом. Мы звоним Маше. Они тоже уже выехали.

– Тату? – переспрашивает Маша. – Я знаю, что можно сделать. Когда я смотрела «Мою прекрасную няню», то прекрасная няня нарисовала девочке тату: дракон, но не весь, а только голова, а внизу он как привидение, и на нем пятнышки… В общем, пап, когда ты будешь дома, я тебе нарисую.

Я попробовал представить себе, что это будет.

– Ладно, – говорю, – Маша, спасибо.

– Не за что, – отвечает Маша. – А вы где?

– А мы в пробке ехали, а теперь уже подъезжаем к школе. А вы где?

– А я не скажу, – говорит она и отключает телефон.

То есть они еще не доехали.

– Ваня, – опять поворачиваю я голову к мальчику, – можешь еще что-нибудь предложить?

Это уже нечестно, я понимаю. Он и так уже много предложил. Но я все-таки еще на что-то надеюсь. (Хотя тот первый вариант все-таки интересный.)

– Конечно, – говорит он. – Можно небо нарисовать, и в нем самолет летит. Получится, что ты наперегонки с самолетом едешь. Или можно, например, космос нарисовать.

Я еще первую часть не успеваю осмыслить, насчет неба и самолета, а сам уже про космос тоже думаю.

– А как ты космос нарисуешь?

– Планеты надо будет нарисовать, и все, – отвечает Ваня. – Это будет понятно. Юпитер там…

– Ты что, планеты знаешь? – спрашиваю я.

– Ну конечно, папа, – говорит он. – Почему ты все время удивляешься, когда я что-то знаю?

– Ну тогда какие еще есть планеты?

Я вообще-то хотел ему сказать, что какое-то из его предложений, похоже, пройдет и будет реализовано, но сначала закончим разговор о планетах. Не надо было на меня нападать. Да, я удивляюсь. Что, он имеет в виду, что я так редко с ним бываю, что меня удивляет, когда выясняется, что он о чем-нибудь знает?

– Давай, – говорю, – называй планеты тогда.

– Ну, значит, так, – поднимает он глаза с таким сосредоточенным видом, как будто видит все эти планеты как меня и надо только не забыть их все перечислить. – Юпитер, Сатурн…

Ничего себе, думаю я. И правда знает.

– Венера, – продолжает он. – Гарделандия…

– Что?!

– Гарделандия, – повторяет Ваня.

– Ты откуда такую планету знаешь?

– У меня в компьютерной игре она есть. Я тебе покажу, если не веришь.

А я верю.

И я когда выхожу из детского сада и разворачиваюсь на маленьком пятачке, мне кто-то отчаянно сигналит. Я с недоумением смотрю в зеркало: я же никого там не трогал.

А, это Маша подъехала.

«Когда-нибудь они разберутся друг с другом сами»

Я должен был поехать в Лондон. В Англии живет Никита, взрослый такой парень, мой сын. Учится там на факультете журналистики в университете. В конце концов, почему бы и нет! Мы с ним очень давно не виделись, много лет, даже очень много лет. Это же учитывая, что ему самому не очень много лет. Я все ждал, пока он вырастет, сам примет свое решение и позвонит. Но он не позвонил. Он написал, мы встретились в Лондоне. Это было почти два года назад. Все следующие два года мы очень хотели увидеться опять. Но его проблемы с российским паспортом, мои проблемы, не имеющие отношения к паспорту и вообще не до конца понятно какие…

И вот теперь я должен был поехать в Лондон в командировку. Мы с Никитой долго переписывались по этому поводу и предвкушали нашу встречу. Вся эта колонка могла бы состоять из этой переписки, и, может, это была бы моя лучшая колонка, вернее, наша.

Ваня и Маша знают, что у них есть брат. Я им много рассказывал про него. Говорил, что когда-то я был женат не на их маме, что, когда родился Никита, я был студентом и учился на журфаке – правда, в МГУ, а не в Корнуолле, где учится он. Что это большой мальчик, что ему уже 22 года. И что он их брат. Я уверен, что они все это имели право знать.

В какой-то момент они начали жадно интересоваться подробностями про жизнь Никиты. Почти так же жадно, как интересовался подробностями про их жизнь Никита. Я рассказывал что мог. В том смысле – что знал. Не в том смысле, что я что-то скрывал.

Не так давно Ваня попросил у меня его телефон. Я понял, что той информации, которую они получают о нем от меня, им недостаточно. Кроме того, я еще больше зауважал Ваню. У меня у самого-то рука долго не поднималась звонить Никите, как-то мне было страшно, честно говоря, не знаю даже почему, только догадываюсь.

Но телефона я Ване не дал. У меня его не было. Тот, который у меня был, видимо, изменился. Жизнь у Никиты меняется на самом деле стремительно, гораздо стремительнее, чем мне бы, например, хотелось. Я на расстоянии не успеваю фиксировать эти изменения. Едва я только зафиксирую что-нибудь, как оказывается, что все уже вернулось к той точке, с которой эти перемены вдруг начались.