Книга Подружка №44 - Марк Барроклифф

– Ты рано встал или поздно лег.

– Поздно лег, – сознался я.

Он неодобрительно засопел.

– Хочу сказать тебе кое-что, хотя, пожалуй, это ничего не изменит.

– Я и сам собирался.

Он поджал губы, как корпящий над сметой начальник, который понял, что придется уволить лучшего работника.

– Элис и я решили пожениться.

– Мы с Элис, – поправил он, пытаясь скрыть удивление.

– Как, вы тоже?

Мы оба улыбнулись. Помню, я еще подумал, что он отлично держится.

– Это любовь?

Над этим вопросом мой мозг тщетно бился все утро.

– Для нее – да. Для меня – не уверен, но, скажи, кто может знать точно?

На самом деле я знал наверняка, но подумал, что, наголову разбив его в финале, должен хотя бы дать подержать в руках кубок. Теперь до меня дошло, хоть я не очень-то ломал голову, почему Джерард с таким упорством преследовал Элис. Ему и раньше случалось без памяти влюбляться и терпеть неудачи. Тогда он брал пример с младшего брата легендарного шотландца Роберта Брюса, который только взглянул на английские войска и счел за благо сложить оружие и открыть торговлю табаком в Лите. Я не хочу сказать, что Джерард тоже начал торговать табаком. Просто он сдавался без боя. И в случае с Элис его нечестивое упрямство объяснялось не тем, что он потерял девушку своей мечты, а тем, что досталась она мне. Говоря аллегорически, мне вручили долгожданный аттестат эмоциональной зрелости, я сдал экзамен, я завоевал девушку, а не она подобрала меня. Джерард завидовал моему счастью.

Поэтому, если я говорил, что не так уж счастлив с Элис, и мы сошлись только потому, что время пришло, и вместе, возможно, будем очень несчастны, то лишь затем, чтобы взять ее в жены с благословения Джерарда или хотя бы без его проклятия. Слишком она хороша собой, чтобы ему было приятно видеть нас вместе.

– Она девушка, она здесь, она красива и любит меня. Мне тридцать два года. Долго думать нечего, надо брать. Какая разница, люблю я ее или нет? Испытание я прошел и теперь могу спокойно жить дальше.

Он сел на диван, злорадно прищурился, как ведьма при виде Белоснежки, надкусившей яблоко.

– Если все так ужасно и бесцветно, ты, кажется, это заслужил.

– Дошло наконец. – Я внутренне усмехнулся, если такое вообще возможно.

– Все равно я решил ничего ей не говорить.

Он скорбно уставился на свои ботинки, будто желая сказать: «Милые мои, никого-то у вас нет теперь, кроме друг друга».

– Когда сегодня ты догнал меня на мотоцикле, в тебе было что-то такое, будто ты понял, что любовь и брак – вещи действительно серьезные. Обычно для тебя это пустой звук, поэтому сейчас я решил оставить тебя в покое. Думаешь, я ревную, да так оно и есть, но только потому, что ты ее не ценишь. Для тебя сойдет любая. А мне так редко кто-то нравится. Ты неразборчив, а я – очень.

Мне показалось, что это я уже когда-то слышал. Джерард забрался с ногами на диван.

– Поэтому когда я подумал, что у вас все по-настоящему, то хотел отпустить ее. Но теперь вижу: для тебя это простой расчет. Пожалуй, стоило бы сказать ей?

Он вскинул голову, всем своим видом показывая: может, я беден, но гордость и у меня имеется. Мое чувство в этот момент было сродни глухому отчаянию, в которое я впадал, уча Джерарда водить машину. Если он помнил, как заезжать в гараж, то забывал правильно развернуться; вспомнив о развороте, тут же выбрасывал из головы все остальное. Я затаил дыхание.

– Ничего, переживу. Девушка как девушка. Не хуже и не лучше прочих. Она ни за что не поверит, будто я изменил ей в самом начале романа. А если б и поверила, и бросила меня, я нашел бы себе другую, а тебе она все равно не досталась бы. Ты слишком близко от меня.

– Сегодня я это понял. Да ладно, не скажу я ей ничего. Из всех, с кем ты общаешься, она одна не знает. Мы друзья, вот что важно, пора об этом вспомнить. Только можно вопрос? Как тебе с ней было?

Крайне опасно даже с еле заметным пренебрежением отзываться о том, какова женщина в постели или других, более неожиданных местах, где в наше время может произойти совокупление. Умный человек ничего, кроме хорошего, не скажет. Вообразите – роняете вы этак небрежно: «Вообще-то я некрофилией не увлекаюсь, но тут подумал…», а друг в ответ свысока: «Да неужели? А у меня до сих пор вся спина расцарапана». Да, так нельзя. Однако я хотел, чтобы у Джерарда осталось ощущение, пусть иллюзорное, будто он добился чего-то такого, чего я добиться не смог.

– Нормально, – пожал плечами я. – С Полой, по-моему, веселее.

– Ты пригласишь ее на свадьбу?

– А ты не против?

– Против я или нет, для тебя, кажется, особого значения не имеет. На прошлой неделе я был против того, чтобы ты спал с моей бывшей подружкой.

– Извини, так вышло.

Вот это было зря. Получается, я за десять секунд уговорил женщину, которую он сам обхаживал целый год. И ведь дело вовсе не в том, что Джерард чем-то хуже меня. Просто природная застенчивость вкупе с неверно понятыми идеями феминизма (их он нахватался в колледже) мешает ему сказать девушке, что она ему нравится. Джерард фыркнул и с несчастным видом потрепал Рекса за ухом, чтобы утешиться.

– А не будет тебе неуютно, когда в самый счастливый день перед глазами будет маячить живое напоминание о твоей измене?

Я тоже фыркнул – надменно и снисходительно (честное слово, не нарочно):

– Переживу как-нибудь.

– Не трудись, – негромко сказала Элис. Джерард вздрогнул. Она стояла в дверях, вне поля нашего зрения. До этой минуты ее умение перемещаться словно по воздуху, бесшумно и незаметно для окружающих, умиляло меня, но не теперь. Судя по блестящим от слез глазам, она многое успела услышать. Одета она была уже полностью, но по-утреннему небрежно, и, как всегда, сногсшибательно красива.

Я представил себе: где-то высоко в Андах кондор парит на ветру, как сто и тысячу лет назад. В Африке гоняет по улице тряпичный мяч мальчик, в руках которого будущее всего континента. От Дели до Детройта, от Пекина до Бирмингема тысячи детей рождаются в нищете. Мои беды – пустой звук. Я сам – пустой звук. Впрочем, это не утешает.

Мы стояли и молчали. Пес, виляя хвостом, подошел к Элис. Похоже, он утратил способность быть барометром настроения.

Интересно, сколько миллионов людей в книгах, кино и в жизни говорили то, что я сказал дальше?

– Я сейчас все тебе объясню. Это не то, что ты подумала.

– Да? – горько спросила Элис. – А что же? Генеральная репетиция спектакля «Все мужчины сволочи»?

– Я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой. Правда.

– Очень на то похоже.