Книга Ржавое зарево - Федор Чешко

Узел наконец поддался, и Векша торопливо перевернула распахнувшийся мешочек над своей ладонью, просеивая высыпающийся пепел сквозь пальцы. Что за новый бред, что она делает?! Разве можно так?!

Выраженье лица наузницы-чаровницы (ничего подобного вятич прежде никогда на этом лице не видал и вряд ли захотел бы увидеть еще хоть раз) заставило Кудеслава молча да бездвижно смотреть, как сыплется наземь пепел его родимого очага.

Через миг-другой Векша уронила лядунку и отступила на шаг, сдувая остатки пепла с лежащего на ладони багряного камня. А потом выученица волхва осторожно, словно опасаясь того, что должно было произойти, коснулась мерцающего лала кругляшкой со знаком Двоесущного.

И на маленькой перепачканной ладошке вспыхнул огонек. Холодный, но живой и радостный.

Настоящий.

Скорчившись, словно бы пытаясь укрыть новорожденный светоч от несуществующего (или неощутимого?!) ветра-погубителя, Векша принялась нашептывать какую-то трудноразборчивую скороговорку. В шепоте этом собственный Векшин голос мешался с надтреснутым блеяньем дряхлого волхва; и был этот шепот вовсе не таким тихим, как сперва показалось Мечнику… Вот только разобрать хоть единое слово было никак не возможно, потому что вывернувшаяся откуда-то сбоку Мысь беспрерывно и тоже отнюдь не тихо канючила:

— Железо, которого нет! Слышишь? Проси железа, которого нет! Чего нету, то и превратить ни во что не смогут! И всех ратоборцев, которых не стало! Слышишь? Всех! Всех!

Может, Векша слышала, а может, и нет — во всяком случае, по ней не было видно, замечает ли она Мысины приставания.

А небесный курган и курган земной уже слились вершинами, срастив во что-то непостижимо-единое зыбкость и незыблемость, переменчивость и неизменность, здешнее и чужое… Там, где небо коснулось земли, где высился каменный истукан одного из бесчисленных воплощений Светловида, — там теперь занималось, крепло угрюмое ржавое зарево. Тяжкое. Самодовольное. Родившееся не для того, чтобы умереть.

Вот только напев Борисветовых тварей едва уловимо менялся — обозначалось в нем что-то, чего раньше не было и чего явно не должно было быть. И сам хоровод замедлил свое безостановочное круженье, задергался, исказил доселе безупречные очертания… и вдруг надорвался, выплюнул из себя стремительные хищные тени.

Их были десятки, тех, кинувшихся к Мечнику, к Векше и Мыси, к слабому огоньку, теплившемуся в Векшиной горсти.

А-а, заметили, наконец?!

Краем глаза уловив движение справа от себя, вятич крутнулся на месте и увидел еще одного выворотня — гораздо ближе тех, которые налетали со стороны холма. Небось этот громадный рыже-бурый волчина до самого последнего мига скрадничал возле опушки, прикидываясь какой-нибудь гнилью — как недавно прикидывался корягой его собрат, похититель меча.

Уже некогда было раздумывать о том, возможно ли вовсе безо всякого оружия управиться с нездешней потворой. Единственно, что оставалось Кудеславу, — это подставиться под ее наскок.

Борисветова зверюга с ходу грянулась о стоящего на пути человека, сшибла его с ног и рванулась дальше — похоже, она попросту не видела ничего, кроме холодного пламени Счисленева камня. Рвануться-то потвора рванулась, только без особого толку: лежа на спине, Мечник ухитрился не только поймать, но и удержать выворотневу заднюю лапу. Лишь тогда волкоподобное страшилище обернуло к Кудеславу ощеренную клыкастую пасть.

Вятич попытался вскочить, но не успел — новый наскок выворотня опять сшиб его наземь. Обеими руками вцепившись в горло навалившейся твари, Кудеслав изо всех сил пытался уберечь свою шею от рвущихся к ней длинных слюнявых клыков. Но даже всех Кудеславовых сил оказалось для этого маловато. Мечнику чудилось, будто он явственно слышит треск своих лопающихся от напряжения сухожилий, предплечья и пальцы свело мучительной судорогой, а лицо уже мокрело от горячих зловонных выдохов, и неотвратимо близились, близились, близились жадный многозубый оскал да совершенно человеческое злорадство в глазах, не похожих ни на человеческие, ни на звериные… ни вообще на глаза…

И вдруг…

Выворотнева плоть, казавшаяся обомшелым камнем, внезапно и необъяснимо обмякла под пальцами Мечника, багрянец жутких глаз потускнел, подернулся смертным пеплом…

Аса.

Аса с Жеженевым молотком в руке.

Вот, стало быть, почему тот давний выворотень в вятском лесу испугался месящих воздух копыт вздыбленной лошади! И вот, стало быть, что означали показавшиеся бредом слова урманки про «не тот конец»! Ударь в свое время Остроух безглазую тварь не лезвием, а обухом колуна — тут бы этой самой твари и гибель. Не спасло бы ее тогда свойство нездешней плоти превращать в себя вонзившееся. Не рубить да пронзать, а бить, мозжить, ломать надобно — вот и вся премудрость. А коль так, то, возможно, и Желтый Топор все-таки сумел?.. О-ох же ж и к месту-времени вспомянулось! Леший бы память твою задрал с ее хозяином вместе!

Лучше б подумал, чего бы тогда эти, инобережные-то, так охотились за чудо-клинком, коль без него можно превосходнейшим образом обойтись? Или не в мече дело, а в руке, которой он достался? «Клинок скандийский звенел о клинок урманский… А руки чьи?» Может, тот засадщик в вятском лесу не меча убоялся, а благодаря кованному Званом оружию понял о Кудеславе нечто вынудившее назначить стреле новую цель?

Нет, не стал Кудеслав утруждаться поисками потаенного смысла. И благодарить воевитую скандийку за помощь да за науку тоже не стал. Размышленья и благодарности вполне могли подождать, а вот мчащиеся от кургана выворотни, по вятичеву разумению, ждать бы не согласились.

Но на деле вышло иначе.

На деле и без Кудеслава да Асы выискалось, кому встретить нездешних напастьников.

«Железо, которого нет…»

«Все те, которых не стало…»

Своротив с себя инобережную падаль да подхватившись на ноги, Мечник осознал, леденея: то ли он сам уже вовсе не тот, кого несколько мгновений назад подмяло ржавое чудище, то ли всему миру за эти мгновения взбрело сделаться непрежним каким-то… А может, не «то ли», а «и»? Или мир изменила перемена, случившаяся с Кудеславом Урманом Мечником?

Собственно, подняться он не успел. Вернее, не успел распрямиться. Еще вернее, едва-едва успел он более-менее утвердиться на ногах, как…

Как…

Земля словно бы мгновенно утратила плотность или вовсе исчезла, и Мечник взмахнул руками отчаянно и нелепо, разрываемый ощущениями стремительного падения в невесть какую глыбь и крылатого взлета к терзаемому злобным ведовством небу…

Нет, он, конечно же, никуда не провалился и не взлетел. Это просто (просто?!!) живее живого почувствовал он себя распяленным меж могучими, в самое сердце земли вплетшимися корнями да раскидистой, в самое сердце небес всплеснувшейся, кроной… Почувствовал так же остро, как услышал вымораживающий душу тихий бесстрастный шелест: