Книга Фараон - Карин Эссекс

«Неужели у богов недостаточно сил, чтобы творить чудеса самостоятельно?» — помнится, спросила тогда она у отца, насупленная и возмущенная. Авлет же ответил: «Люди называют это чудом; ученые называют это изобретением. Но изобретение и есть чудо, разве не так? Никогда не отнимай у людей веру в могущество богов и никогда не разуверяйся в нем сама».

Клеопатра, державшая Антония за руку, встретилась взглядом с каким-то ребенком, идущим в процессии. Его глаза были словно две чаши, до краев заполненные мудростью. Заглянув в них, она ощутила себя не царицей и не богиней, а всего лишь матерью, молящейся о безопасности и счастье для своих детей. И этот обыкновенный мальчик внушил ей благоговейный трепет; она не поняла его, но приняла.

АКЦИЙ, ПОБЕРЕЖЬЕ ГРЕЦИИ Двадцатый год царствования Клеопатры

Хотя Антоний запретил ей делать это, Клеопатра ходила среди умирающих, разговаривала с ними на их родных языках и заверяла, что проследит за тем, чтобы о них позаботились, а в самых тяжелых случаях обещала, что их матерям сообщат о дне их смерти и расскажут, как их похоронили. Антоний был в ярости. Она рискует своим здоровьем! Но она никогда не болела. Кроме того, ей казалось, будто римляне с восхищением смотрят, как она добровольно старается поддержать больных. Она была более мужественна, чем они; никто из римских воинов, вне зависимости от звания, не смел и близко подойти к больным.

Они были заперты в Амбракийском заливе уже почти четыре месяца. Смерть от дизентерии была медленной и нелепой, а в сочетании с горячкой, вызванной малярией, она оказывалась вдвойне ужасной. Это бедствие поразило их около двух месяцев назад — третье в серии внезапных и непредвиденных несчастий, повергших их в отчаяние.

Клеопатра закрывала рот и нос платком, чтобы защититься от зловония смерти. Госпитальный лагерь был переполнен, а блокада не позволяла призвать врачей или получить необходимые лечебные снадобья. И теперь Клеопатра осматривала больных, хотя бы для того, чтобы оценить степень понесенного армией урона. Они потеряли половину гребцов; те же, кому повезло выжить, были слишком слабы, чтобы грести. Им придется сжечь половину своих кораблей — или оставить их Октавиану и тем самым способствовать усилению его флота. А пока что они заперты в этом болоте.

— Как же случилось, что после всех наших расчетов, при всех наших преимуществах теперь мы, а не наш враг помышляем об отступлении? — спросила Клеопатра у Антония.

Она не хуже прочих знала, что произошло, но полагала, что если они будут снова и снова анализировать подробности, то отыщут какой-либо доселе не замеченный ими выход из ужасной ситуации.

— Я пытался втянуть его в войну на суше. Он же не тронулся с места.

За последние два месяца Антоний дважды пересекал залив: один раз — чтобы спровоцировать Октавиана на битву, а второй — чтобы отрезать его от источников воды. Обе затеи провалились. Октавиан со своими легионами сидел на возвышенности и не намеревался покидать лагерь.

— Некоторые шепчутся, что боги отвернулись от меня, — негромко произнес Антоний.

Голос его был насмешлив, но Клеопатре подумалось, что в глубине души он и сам в это верит.

Клеопатра надеялась, что Цезарь не завещал Октавиану того, что сам считал самым ценным своим качеством: покровительство Фортуны. Но царица все же опасалась, что после смерти Цезаря Фортуна принялась лихорадочно озираться по сторонам в поисках того, кого могла бы связать с собою, и выбрала Октавиана. Быть может, Фортуна решила, что этот мальчишка, столь явно обделенный дарами природы, куда больше нуждается в ее внимании, чем такой человек, как Марк Антоний, который и так уже обладал массой преимуществ: возрастом, опытом, храбростью и мужеством, искусностью в управлении государственными делами, хитростью, талантом оратора и красотой. Быть может, Фортуна обдумывала и кандидатуру Антония, но в конце концов пришла к выводу, что он и так уже достаточно благословен. И потому одарила своей благосклонностью ничем не примечательного мальчишку, который возвысился лишь благодаря завещанию Цезаря. Фортуна была безраздельно предана Цезарю — вплоть до того самого момента, когда отошла в сторону и позволила врагам пронзить его кинжалами. Должно быть, она почувствовала себя потерянной без постоянно предъявляемых требований своего любимчика, подобно матери, чей единственный сын уехал учиться и ей оказалось не на кого изливать свою великую любовь.

Но даже если Октавиан и не унаследовал тесных отношений Цезаря с Фортуной, не приходилось сомневаться: именно она послала ему Марка Агриппу. Агриппа был наделен стратегическим гением Цезаря вкупе с его же готовностью идти на риск. Агриппу никто не любил, но, похоже, это не имело значения. Суровый, лишенный обаяния, он был полной противоположностью Антонию, который властвовал над людьми именно благодаря своему очарованию.

— Не знаю, удача это или мудрость, но стратегия Агриппы великолепна, — сказал Антоний. — Он напал на Метону с юга, так что нашему флоту пришлось покинуть северную базу на Коркире, чтобы прийти Метоне на помощь. Тем самым Агриппа расчистил Октавиану путь через море. Одним внезапным налетом он отрезал нас от снабжения и высадил свои войска. Он что, заранее знал, что у нас на уме? Затем мы двинулись в Амбракийский залив, дабы встретиться с Октавианом, а Агриппа захватил Патры! Я не верю, что все это было спланировано. Октавиан не может быть настолько умен. Мне кажется, боги благосклонны к нему.

Со своим небольшим флотом Агриппа описал по морю круг и захватил врасплох царя Богуда, командовавшего войсками Антония в Метоне. Богуд попал в засаду и был убит; после смерти царя его люди впали в замешательство и быстро сдались Агриппе. Уже одно это было победой, но Агриппа рискнул всем, чтобы захватить базу, служившую вратами в Египет, откуда к Антонию поступали деньги, продовольствие и припасы. И вот уже несколько месяцев еду приходилось доставлять по узким, крутым горным тропам, на плечах местных жителей-греков. Клеопатра слыхала, будто солдаты хлестали их плетьми, чтобы заставить работать. Ее это не удивляло. Голодные люди не отличаются ни терпением, ни добротой. Болотистая местность, в которой им пришлось встать лагерем, кишела насекомыми. Люди слабели от недостатка пищи и становились легкой добычей для болезней, гнездящихся в этих болотах.

— Ну что ж, тогда мы должны действовать, и побыстрее, чтобы вернуть себе благосклонность богов, — нетерпеливо сказала Клеопатра. Ей хотелось обсуждать не волю богов — в этом смысле положение и без того было достаточно обескураживающим, — но волю своего полководца. — Нам следует напасть на них первыми, пока они сами не атаковали нас!

— Ты так уверенно говоришь, что нам следует делать! Тебе не хватило того, что мы уже сотворили? Хочешь, чтобы мы и впрямь поверили в утверждение Октавиана о том, что ты не успокоишься, пока не водворишься на Капитолии, словно безумная богиня войны? Этого ты хочешь, Клеопатра? Неужели ты втайне все время именно к этому и стремилась? Войти в Рим во главе своей армии и поставить его на колени? Ты что, вправду думаешь, что римские солдаты пойдут за тобой в свою собственную страну?