Книга Воля дороже свободы - Анатолий С. Герасименко

принадлежали. Они были частью эксперимента. Очень большого эксперимента, который он придумал сам, от начала до конца.

Отличного эксперимента.

Их ждали другие машины – там, куда они готовы были отправиться. Машины, что сделают их богами. Тоже по триста человек за раз. Массовость! Уравновешенные выборки! Все группы подобраны по признаку этнической принадлежности. Контролируемые испытания. Минимизация влияния вмешивающихся переменных. Конечные точки…

Пора!

Он взялся обеими руками за рубильник, чтобы включить телепорты.

И вдруг стало темно.

И тесно.

…И больно. Боль жила не в его теле, а пронизывала всё вокруг. Весь мир был сплошными муками. И темнотой. И теснотой. Вероятно, телепорты не имели отношения к происходящему – он понимал это с огромным трудом, самым краешком разума. Зато боль, темнота и теснота в понимании не нуждались. Они просто наваливались со всех сторон и истязали.

Жизнь была страданием, страдание было жизнью. Он читал раньше, что такова в принципе природа вещей. Читал в книгах по философии. Но он никогда не придавал философии значения. А вот теперь узнал всё на себе. Жизнь – страдание. Страдание – жизнь. Жизнь, страдание, жизнь, страдание, и так дальше, по кругу, по кругу, по кругу, по…

Из круга его вырвал крик.

Кричал Энден.

Зажмурившись на миг от солнечного света, Кат развернулся на каблуках и побежал, неловко топая по скользкой траве. «Срань, – думал он, – вот срань-то! На минуту отвлёкся!» Петер нёсся рядом, и, размахивая по-девичьи руками, летела чуть позади Ирма.

Яма, в которую угодил Энден, была здоровенной, не меньше сажени шириной. Он по самую грудь увяз в чёрной жиже. Очки сбились набок, вытаращенные глаза смотрели вверх, руки из последних сил цеплялись за край ямы. Между сжатых до синевы пальцев торчали сухие травинки. «Пф-ф», – пыхтел он при каждом выдохе. – «Пф-ф».

Кат схватил его за запястья, страшно горячие, как у больного лихорадкой. Потянул – тщетно. «Пф-ф», – дышал Энден. Подоспели Петер с Ирмой, вцепились в лямки профессорского рюкзака. «Взяли!» – скомандовал Кат. Энден икнул. Его плечи подались вперёд – на вершок, не больше. «Ещё взяли!» – прохрипел Кат. Дёрнули снова, и снова, и опять… Наконец, яма раздражённо чавкнула, и Энден медленно выпростался из ловушки.

Его оттащили подальше, на ровное сухое место. Петер сунул ему под голову свою сумку, расстегнул ворот рубашки. Энден перестал пыхтеть, дышал глубоко и хрипло. Как ни странно, его тело и одежда были чистыми – от чёрной жижи не осталось и следа. Словно она впиталась внутрь.

Кат вдруг понял, что уже несколько минут чувствует волнами накатывающую дурноту. Кожу опять стягивало, будто вымазанную глиной. «Неужто и я дозу хватанул?» – он машинально отступил на шаг. Дурнота при этом чуть ослабла. Кат попятился ещё; кожа перестала зудеть. Он нашарил в телеге флягу с водой, вернулся к Эндену – тут же вновь замутило, зачесалось, ноги стали ватными.

Кат нагнулся, поднёс горлышко к губам учёного, помог напиться. От того несло жаром: казалось, пролившаяся из фляги вода зашипит, стекая по заросшей бородой щеке.

Энден закашлялся.

– Шайссе, – сказал он ясным голосом.

Ирма тихонько всхлипнула.

Кат отошёл к телеге, ощущая, как с каждым шагом утихает тошнота и отступает слабость. Сомнений не оставалось: источником фона был Энден.

Петер стоял рядом, потирая шею, и растерянно глядел вокруг, словно искал кого-то, кто мог бы ответить – зачем бывают такие ямы в земле, зачем люди в них падают, и как теперь быть.

Впрочем, особого выбора не оставалось.

– На телегу его, – сказал Кат. – Дадим лекарство от горячки. И двигаем дальше.

Они расчистили место позади бомбы, постелили сложенную в несколько слоёв палатку. Уложили Эндена – раскалённого, шепчущего под нос вельтские слова. Петер разыскал в багаже снадобье от лихорадки, которое дала в дорогу Фрида, и Энден, давясь, разжевал пару таблеток.

Солнце висело над горизонтом неподвижно, как гвоздём прибитое.

Лошадь, хлопнув ушами, стронула с места потяжелевшую телегу. Теперь дорогу предстояло выбирать ещё тщательней прежнего. Кат двинулся в путь; шёл медленно, высматривая в траве чёрные ямы, огибая ухабы и рытвины. Позади слышался скрип тележных колёс и слабый шёпот профессора, порой прерываемый стоном. Высохшая трава на ветру издавала жестяной шелест.

Через несколько минут Ката нагнала Ирма.

– Умрёт? – спросила она требовательно.

Кат покачал головой:

– Не знаю.

Лицо Ирмы исказилось от тика. Она склонила голову и с полверсты шла молча. Потом замедлила шаги, выждала, пока с ней поравняется телега, и продолжала путь позади, рядом с Петером.

«Плохо дело», – угрюмо думал Кат. Жалость он всегда полагал самой бестолковой вещью в мире. Даже если бы всё население Вельта сейчас принялось жалеть Эндена, тому бы не стало легче ни на секунду. Но незадачливый учёный действительно мог умереть. И смерти он вовсе не заслуживал. Десятилетиями исследовать Разрыв, собрать бомбу по чертежам Основателя, отправиться в экспедицию, чтобы, возможно, спасти мир – и погибнуть из-за какой-то дерьмовой жижи в тридцати верстах от цели. Да, такого никому не пожелаешь.

Кат не знал, куда от этого деваться. То ли последнее свидание с Адой было тому виной, то ли привязалась за время странствий с Петером скверная привычка жалеть кого ни попадя – но он всё-таки сделался мягким. Непригодным для того, что ждало впереди.

К тому же, Кат чувствовал, что беда, приключившаяся