Книга История Древней Греции в биографиях - Генрих Вильгельм Штоль

Филипп был в праве гордиться сыном, подававшим такие блистательные надежды; он любил его как будущего исполнителя своих планов и замыслов и с удовольствием слышал, когда македоняне называли его, Филиппа, своим полководцем, а Александра — царем своим. Но в последнее время жизни Филиппа хорошие отношения между отцом и сыном пострадали, вследствие того, что мать Александра, Олимпия, которую он нежно любил, была оставляема Филиппом в пренебрежении. Самым чувствительным образом был огорчен Александр, когда Филипп, не расставаясь с нею, взял себе другую супругу — Клеопатру, племянницу своего полководца Аттала. На брачном пиршестве Аттал вскричал: «Македоняне, молите богов, чтобы они через нашу царицу даровали государству законного наследника!» Тогда Александр воскликнул, пылая гневом: «Клеветник! Разве я незаконнорожденный?» — и бросил в него кубком; за это царь во гневе едва не пронзил сына мечом. Александр бежал с несчастной своею матерью в Эпир. Вскоре после этого происшествия Димарат из Коринфа, довольно близкий друг Филиппа, прибыл в Пеллу. Филипп спросил его, мирно ли живут между собой греки. Димарат отвечал ему: «О царь, ты спрашиваешь о мире и согласии в греческой земле, а наполняешь собственный дом свой враждою и ненавистью и удаляешь от себя тех, которые должны быть для тебя всего дороже и ближе». Эти свободные слова произвели впечатление на царя; он послал Димарата к Александру и велел ему возвратиться. Но письма отверженной Олимпии, пылкой и страстной женщины, вскоре снова возбудили недоверие в примиренном с отцом сыне, так что между ними опять возникли неудовольствия, продолжавшиеся до самой смерти Филиппа. Когда Филипп был умерщвлен, подозрение пало на Олимпию; говорили, что она была не чужда замыслу Павсания, и многие думали даже, что сам Александр знал о нем. Но это подозрение недостойно благородного характера юного Александра, а преследование и наказание им тех, которые были почитаемы сообщниками Павсания, служит еще большим доказательством его невинности.

Александр Македонский, фреска, Неаполь

Двадцатилетний Александр после смерти отца своего вступил на престол (336) не без противодействия многих враждебных ему партий; но он обладал любовью войска и доверенностью народа, так что внутреннее спокойствие скоро было восстановлено. Опасен был еще полководец Аттал, который вместе с Парменионом уже послан был Филиппом в Азию, чтобы воевать с персами, и хотел провозгласить наследником Филиппа сына племянницы своей Клеопатры, чтобы самому захватить власть в государстве. Он был приговорен к смерти, как государственный изменник, и умерщвлен посланным в Азию доверенным лицом царя. Между тем положение молодого царя все еще было трудно и полно опасностей. Греческие государства, снова полные надежд, подняли голову, чтобы свергнуть македонское иго, а фракийские и иллирийские племена, на севере и западе, покоренные Филиппом, начали вооружаться с тою же целью. Александр в этих смутных обстоятельствах принял быстрые и решительные меры. Прежде всего, он вторгнулся с войском в Грецию, так неожиданно скоро, что недостаточно еще приготовленные к защите враги его, устрашенные, показали вид дружеского к нему расположения, и все эллины, исключая спартанцев, через уполномоченных, присланных к Александру в Коринф, избрали его главноначальствующим в войне против Персии, при таких же обстоятельствах, как это было при отце его Филиппе.

В Коринф стеклось в ту пору множество греков, чтобы видеть царственного юношу. Один только известный чудак, философ Диоген из Синопа, бывший тогда случайно в Коринфе, не заботился о царе и спокойно оставался в своей бочке. Он благоговел перед правилом Сократа, что человек, чтобы быть счастливым и уподобиться божеству, должен довольствоваться возможно малым, и вследствие этого избрал себе жилищем бочку. Александр посетил чудака и застал его лежащим перед своею бочкою и греющимся на солнце. Он приветливо поклонился ему и спросил, чем может он быть ему полезен. Диоген, который при приближении царя только немного приподнялся, отвечал: «Посторонись немного от солнца». Полный удивления, Александр обратился к своей свите: «Клянусь Зевесом, — сказал он, — если бы я не был Александром, то был бы Диогеном». Случай, а может быть, намеренный вымысел, свел двух людей, которых стремления были совершенно противоположны между собой: Диогена, который от всего отказывался, всего лишал себя, и Александра, хотевшего все подчинить себе, и который, говорят, при виде луны, плакал, что не может завладеть и ею. Александр в эту пору своей жизни посетил также Дельфийский храм. Когда пифия отказывалась пророчествовать ему, потому что был черный день, в который оракул не должен был произносить прорицание, Александр силою повлек ее к храму, причем она воскликнула: «Юноша, тебе нельзя противу стоять!» «Этого изречения мне довольно!» — сказал Александр и не требовал более другого оракула.

После успокоения Греции Александр обратился к северу, быстрыми, искусными движениями оттеснил фракийцев до Дуная и покорил иллирийские племена. В Иллирии был он ранен ударом палицы в шею и камнем в голову. Все преувеличивающая молва распространила в Греции слух, будто Александр лишился жизни, и тотчас возникли в ней новые волнения. Фивы прежде всех других городов взялись за оружие, чтобы изгнать из крепости македонский гарнизон. Но прежде чем остальные эллины успели собраться, Александр усиленными маршами приблизился уже из Иллирии к Фивам. Фиванцы узнали о его приближении только тогда, когда мнимо погибший стоял уже перед самым городом. Он предложил им мировую сделку, но враждебно настроенная толпа, возбужденная и ослепленная демократическими вожатаями, отвергла всякие предложения. Вследствие этого город был взят приступом и по определению союзников, которым Александр предоставил решение этого дела, разрушен. При взятии города погибло 6000 фиванцев, остальные с женами и детьми, в числе 30000, были распроданы в неволю и рассеяны по всему свету. Только жрецы и жрицы, друзья македонян, да потомки умершего в 442 году поэта Пиндара получили свободу. Дом Пиндара был также пощажен при всеобщем разрушении, по повелению Александра. Таким образом Фивы, которые еще так не давно пользовались гегемонией над всей Грецией, обратились в кучу развалин, при которой в крепости поставлена была македонская стража. Участь несчастного города распространила между греками такой ужас, что внезапно затихли все порывы к свободе. В течение одного года, до осени 335 года, Александр победоносно преодолел все опасности, грозившие ему при вступлении на престол, и мог теперь, без опасения за тыл свой, предпринять поход в Азию.

Весной 334 года выступил Александр с войском против персов. Антипатр был назначен на время его отсутствия правителем Македонии и Греции, и ему оставлено было войско в 12000 пехоты и 1500 всадников. Александр взял с собой около 30000 человек и 5000 конницы и направился к Систу на Геллеспонте, где ожидал его македонский флот для переправы в Азию. Войско его было малочисленно в сравнении с огромными полчищами и богатыми средствами персидского царства, которое было почти в 50 раз обширнее царства Александра. Но доказательством того, как слабо и в каком упадке было Азиатское царство, служит за полстолетие перед тем совершенное отступление 10000 греков, которые, под предводительством Ксенофонта, из сердца чуждого государства, невредимо возвратились в отечество. Тогда уже ясно было видно, что может сделать усовершенствованное воинское искусство греков против грубых масс персон. Войско Александра было составлено так превосходно, что до тех пор не было видано ничего подобного; оно было исполнено мужества, желания сразиться с неприятелем и гордых воспоминаний о прежних победах, к тому же воодушевлено юным царем-героем, своим предводителем. Такое войско могло с радостной уверенностью вступить в пределы Азии и испытать свои силы против бесчисленных масс приходившего уже в разрушение царства варваров, где восседал на троне добрый, но слабый и невоинственный царь, Дарий Кодоман.