Книга От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы - Абрам Рейтблат

Писатель Тамаров, герой романа М.К. Иогеля «Мученики мира» (1893), окончив университет, отказался от службы и посвятил себя литературе. Он считает, что «тут, по крайней мере, я могу широко высказать то, что я чувствую и думаю! Могу открыто бороться против того, что ненавижу, и горячо отстаивать то, что люблю!». Но в толстых журналах поместить свои произведения трудно, в газете редактор говорит ему: «Моей публике нужно не то, совсем не то! Ей нужны: “Кровавые следы”, “Убийство в вагоне”, “Мертвые головы”, “Ночные тайны” и тому подобное »719 Поскольку герою нужно на что-то жить, он все же печатается в этой газете.

Главный персонаж романа И.Н. Потапенко «Не герой» (1891), известный прозаик, соблазняется заказом для иллюстрированного журнала, пишет за 10 дней повесть и в результате серьезно заболевает от перенапряжения. Его давний знакомый, литератор Ползиков, когда-то «писатель-боец», ныне работающий в газете, признает: «…газета гнусная, что и говорить. Но опять же, где я буду работать? Ведь я писатель, следовательно, должен писать, и ничего другого делать я не должен, да и не умею… Ну-с, а где у нас хорошие газеты, честные то есть?..»720. Ползиков презирает себя и, не выдержав такой жизни, кончает с собой.

Герой повести А.В. Круглова «Мертвая петля» (1897), известный прозаик, чтобы зарабатывать побольше денег для любимой жены, хотя и испытывает стыд, но начинает печататься в таких изданиях, которые презирает, «куда раньше ни за что бы не отдал ни одной строки . Там платили больше, гораздо больше, не требуя ни качества, ни той тщательной отделки произведений, которая была обязательна раньше»721.

Персонаж повести Н.И. Тимковского «Около литературы» (1904) писатель Туманцев признается: «Пишешь дребедень, суешь даже в самые паршивые газетишки, презираешь себя за это и чувствуешь, что не в состоянии выскочить из этой петли». Впрочем, к этому времени сформировался и другой тип литераторов, делающих это без стыда, как другой персонаж повести Тимковского модный писатель Лукутин. Он заявляет: «Идея – дело хорошее, но что скажет мой домохозяин, если я предложу заплатить ему не наличными деньгами, а парой самых что ни есть отменных идей?»722 Другой модный романист, Каяров, персонаж уже упоминавшейся повести Круглова «Мертвая петля», признается: «Для меня талант – средство жить как можно лучше… Мне нужны читатели, потому что нужны деньги. И я хочу, чтобы мои книги ходко шли на рынке»723.

Теперь, когда мы описали, что представляет собой данная формула, соотнесем ее с литературной традицией, положением литераторов в то время и тогдашней идеологией литературы.

Начнем с традиции. История писателя как персонажа русской литературы совершенно не изучена, поэтому мы опираемся на свои, возможно весьма приблизительные, представления по данному вопросу. Как нам представляется, тут можно выделить две линии. В рамках одной, начало которой было положено в драматургии второй половины XVIII в. [«Тресотиниус» А.П. Сумарокова (1750), «Самолюбивый стихотворец» Н.П. Николева (1775), «Проказники» И.А. Крылова (1788)], давалось сатирическое, нередко памфлетное изображение литератора, но речь шла, конечно, не о том, что все литераторы плохи, а о том, что есть писатели, компрометирующие это почетное звание. Линия эта существовала и на протяжении всего XIX в. (как в драматургии, так и в прозе)724 и продолжает существовать сейчас. Вторая линия возникла в эпоху романтизма, главным образом в поэзии и драме (например, «Торквато Тассо» (1833) и многие другие пьесы Н.В. Кукольника), но представлена была и в прозе (например, незавершенные «Египетские ночи» (1835) А.С. Пушкина). Здесь выдающийся, полный глубоких и возвышенных мыслей и чувств поэт противостоит пошлой и меркантильной толпе. В модифицированном виде этот конфликт также продолжал существовать в XIX—XX вв.

Но уже в 1870-х гг., с распространением в русской литературе натурализма, претендовавшего на отражение всех сторон социальной жизни, в поле зрения писателей попадает и литературный быт, знакомый, кстати, им лучше, чем какой-либо другой. Вначале в изображении литератора на первый план выходят трудности в продвижении своих сочинений в печать и в результате безденежье, вплоть до голода (например, в повестях А.М. Пазухина «Тяжелая доля» (1872), А.А. Шкляревского «Честный труд» (1872), А.А. Вербицкой «Разлад» (1887) и др.)725. Именно эта линия лежит у истоков «романа литературного краха», однако появление новой модели было инициировано переменами в положении писателей, к чему мы теперь и перейдем.

Основным толчком к этим переменам в 1870—1880-х гг. были изменения в читательской аудитории, связанные как с количественным ее ростом, так и с дифференциацией, что было вызвано приобщением к чтению новых социальных слоев. В этом сказалось значительное повышение уровня образования населения726. Особенно быстро расширялась аудитория читателей из средних и низших слоев общества, то есть «полуобразованных» и малообразованных (по социальному положению это были, как правило, мелкие и средние чиновники, сельские священники, купцы и мещане).

В результате группы «идейных» читателей, стремившихся осмыслить социальные и политические проблемы, составляли незначительное меньшинство читающей публики. У большинства свертывание реформ с середины 1880-х гг. и усиление реакции, ужесточение цензуры снижали интерес к книгам по социологии и философии, проблемным романам и аналитической публицистике.

Вот признания одного из читателей о своем чтении в 1885 г.: «Все мы, офицеры, провинциальные чиновники, служащие, купцы, господа средней руки – все или почти все были чужды всякому литературному движению. Мы не знали ни либеральных, ни консервативных, ни клерикальных, ни всяких других органов печати. Знали мы просто газеты и журналы и иногда заглядывали в них. Мы не читали, мы почитывали. Почитывали романы в роде “Петербургских трущоб” [Вс. Крестовского], “Теплых ребят”, “Карасей и щук” [оба – Н.А. Лейкина] и переводчину всех сортов, начиная от “ужасного” Золя и Шпильгагена, Ауэрбаха и “увлекательного” Захер-Мазоха. Произведения Уйда и Уильки Коллинза довершали наше образование по отношению к английской литературе»727.