Книга Мое самодержавное правление - Николай I

За несколько станций до Выборга дрожки сломались, и мы вынуждены были пересесть в запасные, менее покойные и еще менее прочные, чем первые.

В Выборге мы остановились у православного собора, на паперти которого ожидали государя губернатор и все власти. По осмотре им укреплений, госпиталей и немногих казенных зданий, украшающих этот городок, мы, переночевав в нем, на следующий день пустились далее и вскоре очутились в новой Финляндии, то есть в той ее части, которая была завоевана императором Александром.

Здесь езда на маленьких почтовых лошадках, поставляемых крестьянами в натуре, по заведенной между ними очереди, часто почти совсем без упряжи, далеко не безопасна. Надо иметь своего кучера, свои вожжи и сбрую; кроме того, эти лошади приучены спускаться с гор во всю прыть, что грозит беспрестанною опасностью удариться о камни и сломать себе шею.

Впереди нас ехал в маленькой одноколке местный исправник, который при каждом спуске поднимал над головой шляпу в знак того, чтобы государев кучер сдерживал лошадей. Потом его одноколка улетала с ужасающею быстротою, и мы точно так же стремительно уносились за нею, вопреки всем усилиям нашего Артамона, дивившегося, что ему не удается совладать с такими клячонками.

На одной из станций государь пересел в простую крестьянскую тележку, а я поехал вслед за ним в такой же. В нескольких верстах в сторону от большой дороги находятся те приморские гранитные скалы, из которых добыли колонны, украшающие Казанский и Исаакиевский соборы и из которых в это время вылащивали огромный монолит для памятника императору Александру.

Тропинка, которою мы туда следовали, вела, казалось, прямо ко входу в ад. По окраинам ее находились: густой лес из старых, обросших мхом елей, перегнившие стволы, опрокинутые или вывороченные с корнями деревья, местами скалы, частью уже истлевшие от времени.

Глухой шум, казавшийся сначала завыванием бури, все возрастал по мере того, как мы углублялись в эту пустынную местность; потом мы расслышали стук железа о камень, а наконец, еще более приблизясь, были оглушены невыразимым треском от одновременных ударов в приставленные к скале ломы нескольких огромных молотов, которыми рабочие отделяли монолит от гранитной массы.

Весь этот народ, пришедший сюда изнутри России, остановился на минуту, чтобы прокричать государю «ура» и потом снова приняться за свое дело. Под вечер мы прибыли в Гельсингфорс, где государь был встречен у русской церкви генерал-губернатором графом Закревским со всеми властями, русскими и финляндскими, и поместился в приготовленном для него генерал-губернатором доме.

Гельсингфорс, созданный императором Александром, увеличенный после абовского пожара перенесением туда университета, наконец, обращенный в столицу Великого княжества и местопребывание всех высших начальственных лиц, в несколько лет, благодаря сверх того выгодному своему положению у глубокого залива и превосходной якорной стоянке, уже успел сделаться значительным городом и украситься многими прекрасными зданиями. Государь осмотрел их все в подробности.

Во время развода Финского стрелкового батальона, составленного из местных уроженцев, но обученного на русский лад, площадь и все окна на нее были полны народа.

На другой день мы поехали на катере в Свеаборг. Шведские короли истощили свою казну на эту крепость, видя в ней надежнейший оплот против завоевательного духа москвитян: они работали лишь в нашу пользу! Теперь Свеаборг есть убежище для нашего флота, арсенал для нашей армии и неодолимая твердыня, которая даже и в несчастных обстоятельствах всегда будет для нас ключом Финляндии.

Государь осмотрел сперва этот второй Гибралтар во всех его частях, потом несколько батальонов расположенной в Финляндии пехотной дивизии, которыми остался, однако же, не слишком доволен. Обедали мы на линейном корабле, привезшем князя Меншикова и остановившемся вблизи гельсингфорсской набережной.

Вид с этого корабля, обнимавший весь новый город, Свеаборгскую крепость, близлежащие шхеры и все пространство гавани, был очарователен.

Сердечный прием, сделанный государю всеми классами населения, возрастание столицы, наконец, общий вид довольства не оставляли сомнения в выгодах благого и отеческого устройства, данного этому краю. Прежние навыки, предания и семейные союзы не могли не поддерживать еще до некоторой степени симпатической связи его со Швецией; но материальные интересы и управление, столько же либеральное, сколько и национальное, уже производили свое действие, и все обещало России в финляндцах самых верных и усердных подданных.

Государь вернулся в Петербург очень довольный своим путешествием и остановился на Елагине, где ожидала его императрица.

Продолжая негодовать на революцию, низведшую Карла Х с престола его предков, видя притом, что во Франции власть перешла совершенно в руки демократии и что сам Людовик-Филипп является лишь игралищем в руках лафайетов, лафитов и их единомышленников, государь признал за благо прервать прежние ближайшие связи с Францией.

Он запретил поднимать на французских судах в русских портах трехцветное знамя; велел нашим подданным немедленно выехать из Парижа и из Франции и постановил впускать французских подданных в Россию не иначе как со строжайшим разбором, а за находящимися уже в России иметь самый бдительный надзор. Только велено было торговые сношения оставить на прежнем основании и еще не отзывать из Франции нашего посла и наших консулов.

Дела не могли, однако же, долго продолжаться на таком основании, и ясно было, что придется или совсем расторгнуть все связи с Францией, или же признать нового ее монарха. К последнему сердце государя вовсе не лежало.

Между тем Англия, Австрия и Пруссия, равно как и все прочие европейские кабинеты, поспешили признать Людовика-Филиппа: он был королем французов на самом деле, и одно лишь поддержание его власти могло противопоставить законную преграду якобинским замыслам той партии, которая возвела его на престол и теперь громко требовала войны.

Отделиться от своих союзников и от всей Европы через непризнание Людовика-Филиппа значило оскорбить все кабинеты и возбудить против себя личную вражду нового короля. Кроме того, Карл Х и слабый его сын торжественно отреклись от своих прав на Французскую корону и предоставили ее младенцу-герцогу Бордоскому.

Поддерживать права последнего, при всей их законности, значило поддерживать какой-то призрак. Франция не хотела этого младенца, а сам он, по своим летам и по всем обстоятельствам, находился вне возможности чего-либо домогаться.

Разрыв с Францией должен был нанести вред нашей торговле, нарушить общий мир, расторгнуть наш союз с первостепенными державами и, не быв вынуждаем народною честью, противореча интересам Империи, возбудить сильное неудовольствие, тем более что у нас все порицали злополучные декреты Карла X, сделавшиеся причиной Парижской революции, а малодушное поведение падшего короля лишало его того сочувствия, которое обыкновенно сопутствует несчастью.

Итак, после долгой внутренней борьбы и гласно заявленного отвращения к новому монарху Франции нашему государю не оставалось ничего иного, как покориться силе обстоятельств и принести личные чувства в жертву сохранения мира и отчасти общественному мнению. Император Николай впервые принудил себя действовать вопреки своему убеждению и не без глубокого сокрушения и досады признал Людовика-Филиппа королем французов.