Книга Мое самодержавное правление - Николай I

Во время отсутствия нашего из Петербурга возвратилась в Кронштадт эскадра адмирала Гейдена, участвовавшая в Наваринской битве и блокировавшая потом Дарданеллы. Она привела с собой в виде трофеев два корвета: турецкий и египетский – и заслужила общее одобрение английских и французских моряков, которые осыпали похвалами состояние нашего флота и в особенности искусное крейсерство контр-адмирала Рикорда в опасное зимнее время у Дарданелл.

Таким образом, государь уже пожинал некоторые плоды от стараний своих об улучшении нашего флота. В Средиземном море осталась небольшая эскадра из трех фрегатов и нескольких легких судов.

Мы прибыли в Варшаву 7 июня, и на другой день государь отправился в Лович навстречу императрице. Я имел честь сопровождать его, и мы ехали одни, без свиты, по краю, который несколько месяцев позже отверг этого самого монарха, вверявшегося теперь так смело преданности своих подданных и радовавшегося их благосостоянию, плоду трудов его предшественника и его собственных!

В Варшаве я нашел мою сестру, княгиню Ливен, с ее мужем, отлучившимся временно с посольского своего поста в Лондоне для принесения государю своих почтительных чувств. Сестра моя умом своим и любезностью успела при этом случае еще более возвысить и при дворе, и в публике свою давнишнюю репутацию.

Через неделю после нашего возвращения в Варшаву государь закрыл сейм, кончивший все свои занятия. В среде его образовалась довольно сильная оппозиция, которая даже отвергла проект закона, очень интересовавший государя, об ограничении удобства к брачным разводам; впрочем, все это было прикрыто внешними изъявлениями преданности и доверия к монарху, удалявшими всякое подозрение о разладе между троном и народным представительством.

Все окончилось по виду миролюбиво, хотя, в сущности, довольно холодно.

За несколько дней до нашего выезда из Варшавы пришло туда известие, что население одного из севастопольских предместий, состоявшее большею частию из матросов с их семействами, взбунтовавшись по случаю мер начальства от чумы, открывшейся в тамошнем порте и проникнувшей до Одессы, отважилось на самые преступные действия и даже убило коменданта Столыпина.

Генерал-губернатор граф Воронцов, лично поспешив на место, умел с обыкновенною своею храбростью и распорядительностью восстановить порядок и обратить бунтовщиков снова к должной покорности. Главные зачинщики были подвергнуты строгим наказаниям, и указанные государем меры положили предел возобновлению на будущее время подобных беспорядков.

Часть черноморских экипажей, участвовавших в возмущении, была переведена в Архангельск и Кронштадт и заменена командами из Балтийского флота. Чума же, благодаря энергии и неутомимой попечительности графа Воронцова, не перешла границы Новороссийского края и вскоре совсем прекратилась.

Императрица с братом своим принцем Карлом уехали в Петербург тремя днями прежде государя, который оставил Варшаву 21 июня в полночь.

Не совсем довольный собою и еще менее довольный своим старшим братом, он чувствовал неловкость положения русского монарха в царстве Польском; чувствовал все зло либеральной и преждевременной организации этого края, которую охранять присягнул сам; понимая всю тяжелость характера цесаревича, считал, однако же, присутствие его в Польше необходимым, в виде перевеса притязаниям польской аристократии; наконец, всю свою надежду полагал единственно на будущее и как бы страшился дать себе полный отчет в настоящем положении этой важной части его огромной державы.

Впрочем, ничто не указывало на вероятность близкого взрыва, и, напротив, видимое материальное благосостояние казалось надежнейшим оплотом общественного спокойствия. Время могло устранить все неприятное в личном положении государя, и, говоря вообще, он остался не совсем недоволен своею поездкою и подвластною ему нациею, всем обязанною русским царям.

* * *

Едва мы возвратились опять спокойно в Петербург, как вдруг новое событие, новая забота дали почувствовать государю, что он не избавился от напастей, преследовавших его со дня вступления на престол. В пределах империи, в Оренбургской губернии, незадолго перед тем показалась холера.

Эта страшная болезнь, известная у нас дотоле только по имени и по описаниям производимых ею опустошений, тем более должна была навести ужас, что никто не знал и не мог указать против нее ни медицинских средств, ни полицейских мер.

Общее мнение было, однако же, на стороне карантинов и оцеплений, как бы против чумы, и в этом смысле правительство тотчас приняло все нужные меры, с тою деятельностью, которую твердая воля государя умела влагать во все его распоряжения. На все указанные пункты были направлены войска и из них, равно как и из местных жителей, образованы чумные кордоны для предохранения от этого бича внутренних губерний и обеих столиц.

* * *

Государь еще не имел дотоле времени посетить Финляндию и, не желая долее отлагать этого давнишнего своего намерения, приказал мне изготовиться в путь. 30 июля вечером я явился на Елагин остров в дорожном наряде и немало удивился, встретив во дворце г. Бургоена (Bourgoin), французского поверенного в делах, выходящего из государева кабинета в сильном волнении и в слезах.

«Что с вами?» – спросил я, и едва он успел ответить, что в Париже вспыхнула революция, как меня позвали в кабинет. Государь только что получил известие о знаменитых Июльских днях, о слабости, оказанной Карлом Х и его сыном, наконец, об отличном поведении королевской гвардии.

Бурбоны в третий раз падали с престола, не покусившись удержать его за собой хотя бы малейшим действием личного мужества. Воспользовавшись их малодушием, Людовик-Филипп похитил тот трон, низвержению которого его отец некогда так ревностно способствовал. Государь жестоко негодовал на слабость и оплошность законной линии и на коварство и вероломство Людовика-Филиппа.

За отсутствием графа Нессельроде, временно уволенного для поправления здоровья к Карлсбадским водам, нашим министерством иностранных дел в эту эпоху временно управлял зять мой, князь Ливен, на которого легло все бремя первых распоряжений.

Между тем эти события не остановили нашей поездки в Финляндию. Мы отправились в дрожках – экипаже, в котором император Николай всегда езжал по Финляндии. Сидя вдвоем в этой ломкой повозке, мы, разумеется, говорили только о парижских происшествиях и о последствиях, которые они могут иметь для остальной Европы.

Помню, как, рассуждая о причинах этой революции, я сказал, что с самой смерти Людовика XIV французская нация, более испорченная, чем образованная, опередила своих королей в намерениях и потребности улучшений и перемен; что не слабые Бурбоны шли во главе народа, а что сам он влачил их за собою и что Россию наиболее ограждает от бедствий революции то обстоятельство, что у нас со времен Петра Великого всегда впереди нации стояли ее монархи; но что по этому самому не должно слишком торопиться ее просвещением, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул тогда на ослабление их власти.